Предлагаю вызвать доктора и взять больничный, на что получаю взгляд полный благородного презрения. Муж у меня ‒ настоящий мужик и сам справится. Что ж, сам ‒ значит сам! Оставляю упаковку антигриппина и убегаю на работу.

В обед звонит свекровь и не терпящим возражения тоном выговаривает мне за плохую жену и неблагодарную невестку, бросившую на смертном одре мужа, которого мне выдали в ЗАГСе под роспись, о чём есть запись в розовой бумажке с печатью. Напоминает про долг перед супругом, которому я обещала быть рядом и в горе, и в радости, и в болезни, и в здравии, а на практике, как только случились первые трудности, я слиняла на работу, не оставив мужу даже покушать! Тут я напряглась и судорожно стала вспоминать, не спрятала ли я случайно двухметровый холодильник за шторку в ванной ‒ вместе с борщом, отбивными и крабовым салатом на второй полке сразу за палкой колбасы и головкой сыра.

В общем, наша с мужем уже общая мама успела примчатся к нам домой с пятилитровой кастрюлькой рассольника, оладушками, парным молоком и советскими банками, теми, что когда-то ставили на спину всем советским же детям. И пообещав сынуле, что оставит мне подробные инструкции, как не дать отойти любимому чаду на тот свет, упорхнула на очередное свидание.

Минут через пятнадцать, чадо, услышав звук поворачиваемого ключа в замке входной двери, заревело, как раненый и уже хорошенечко прожаренный мамонт. Банки с громким чпоком отрывались от спины болящего, как мне казалось, вместе с кожей. Хотя, конечно, кожа оставалась на месте, приобретая видимость хребта оленёнка, пережившего Чернобыль.

Где-то на дне бутылки самый больной человек в мире рассмотрел пенку и наотрез отказался пить молоко, даже если я его процежу через марлю. Что ж, я уговаривать не стала, молочку сама нежно люблю, мне больше достанется. Холодильник оказался на месте, пустой салатник стыдливо прятался в тени наполовину съеденной палки колбасы и крошек от сыра. Отбивных и вовсе не наблюдалось. Точнее, пустая сковорода стояла на нижней полке, искренно не понимая, что она тут делает такая девственно чистая и даже без следов масла. На вопрос: «А как же мамин рассольник?» – мне было сказано, что там солёные огурцы, а при хрипящем горле это вредно.

На столике у кровати высилась небольшая полутораметровая горка из аптеки, бессовестноограбленная нашей родительницей. Аккуратно сложенные в пирамидку выглядывали наклейками наружу: пузырьки, блоки таблеток, упаковки с порошками, дополнительный градусник и горчичники, которые мне следовало налепить мужу на грудь в случае обострения. Обострения чего сказано не было, как и не обозначено, где эта самая грудь заканчивается, возможно, что в области коленок.

Смотрю на моего страдальца, и так жалко стало:помирает же. А завещание не составлено! Ладно, надо спасать,чтобы в ближайшие пятьдесят лет было кому плешь проедать, иначе наша общая мать проест её мне. Ну или положит рядом с почившим мужем. А я ещё в горах не была и дно Мариинской впадины не видела. В общем, ещё жить и жить!

Хихикнула про себя и строгим таким голосом говорю, что я теперь за старшего и меня надо будет слушаться до тех пор, пока градусник не станет показывать тридцать шесть и шесть. Кивает, но при условии, что спрячу орудие пыток в виде банок. Ну, думаю, фортануло! Пора запускать воспитательный процесс, а заодно и прокачать долги, которых у мужа передо мною скопилось немерено, хоть он их и не признаёт.

Лимон, корица, антигриппин, полоскание горла ромашкой (просто услышав про хлоргексидин моё чудо побледнело, покраснело и пало в глубокий обморок, предварительно подложив под жопу подушку), а как вы думали, пытки ‒ они такие, со страшными названиями из времён инквизиции. Пришлось демонстративно вскрыть чай с ромашкой и уверить, что полоскать будем именно им. А странный вкус ‒ так ромашка прошлогодняя.