– О, это гениальная собака, она похожа на кенгуру.

Она и правда была похожа на кенгуру со своим желто-рыжим телом и длиннющими лапами.

А дома она топотала этими лапами, как гусь, когда бежала из комнаты на кухню за едой. И еще она была похожа на нескладного жирафа без пятен, так как шея у нее тоже вытянулась быстро и непропорционально, но больше всего она и правда была похожа на кенгуру и настоящего собачьего подростка, каким и была в те месяцы.

Конец июля был совсем огненным, я снова увидела Демьяна на митинге. Красно-оранжевый свет, дым от гари, между нами толпа молодых людей в черных масках, они кричат:

– Остановим вырубку леса! Это наш лес!

Мы с ним смотрим друг на друга. Я подхожу к нему и говорю что-то глупое от стеснения, затем произношу:

– Ну ладно, пока.

И он отвечает мне иронично:

– Пока.

Он позвонил мне через неделю, когда гарь уже начала уходить из города, его голос был спокойным и почти ласковым, он рассказывал о предстоящей поездке в Грузию.

Я слушала его и смотрела в окно на остывающий город. Мне было одновременно тревожно и хорошо.

Он говорил, что мы еще погуляем, когда он приедет из Грузии.

Ночью я написала ему глупое, почти любовное эсэмэс, и после этого он больше ни разу не взял трубку.

Наступила сухая пустота выжженного города. Каждый день Мальва бесилась в песке на собачьей площадке. А я корила себя за свою прямоту и избыточность.

Наступила осень, и я бродила все по тем же Чистым прудам с пустым желудком и болью в грудной клетке. Я отдавалась бесконечной тоске с упоением, в котором не решалась себе признаться. Я растворялась в чувстве голода и в поиске любви, в собственной пустоте. В дни, когда у меня было немного денег, я покупала чизбургер в «Макдоналдсе» на Маросейке или творожный сырок в «Дикси» на Покровке.

Я доходила до Лялиного переулка, где тогда жил Демьян, и тут же со стеснением и страхом быть замеченной возвращалась назад к прудам смотреть на зацветающую воду и уток.

Один раз вечером я видела его идущим откуда-то, и моя печаль и мой аффект как будто совсем не были связаны с ним. Это состояние было связано только со мной. С моим предельным одиночеством в мире тогда. В последующие годы мы будем видеться с ним на разных акциях протеста.

Иногда я напивалась, и большая пустая комната в сталинском доме на Тверской, где я выросла, начинала светиться всеми цветами радуги, и Мальва нависала над мной, как динозавр, когда я, пьяная, лежала и плакала под самую разную музыку, от Баха до Максим и Земфиры, оттого что Демьян, конечно, не берет трубку.

Часто мне снился сон: он стоит у стены в моей комнате, я подхожу к нему, обнимаю и пытаюсь поцеловать, и он растворяется.

В конце года из-за бесконечных финансовых проблем мы переехали с Тверской. Но этот сон еще несколько лет был со мной. Так растаял 2010 год. Остались я и Мальва.

Я СТОЮ на прудах, и постепенно робкий крик становится громким, общим, я вижу лицо молодого парня, стоящего рядом со мной, и восторг охватывает нас сквозь стеснение, и мы начинаем кричать вместе с ним уже громко, наравне со всеми. И в течение нескольких минут крик становится всеобщим. Уже совсем поздно вечером я вернулась с этого митинга домой страшно замерзшая, окоченевшая до самых костей и радостная. Я залезла в горячую ванну, и Мальва ломилась ко мне в дверь, как обычно: она любила лежать на полу, пока я принимала ванну, и дремать. Я открыла дверь, и она, как всегда, улеглась на пол в ванной комнате. Из-под крана лилась горячая вода, почти кипяток, и я вдруг почувствовала себя невероятно счастливой, мне казалось, что впереди только удивительные перемены, увлекательная борьба и целая бесконечно счастливая жизнь – необъятная.