Марокканское солнце Любовь Куклева

Медленно отступала ночь, уступая дорогу свежести нового утра. С ясного небосклона скатился рассвет. Воздух, еще влажный, не обожженный суровым марокканским солнцем, облекся в полупрозрачную розовую дымку. Средь узких улиц Феса пронесся едва ли ощутимый ветерок, дыхание которого только однажды утром напоминает о себе. Легкие пушистые облака медленно брели по простору окутывающих землю небес, и, успев напитаться скоро разливающимся солнечным теплом, их мягкие бесформенные тела таяли, растворяясь в голубой лазури. Неизбежно утренняя заря проскальзывала сквозь щели закрытых на ночь окон, золотыми лучами врывалась в дома чрез решетки закругленных деревянных дверей, наполняла каждый уголок и закоулок узких улиц Феса. Наконец вдали послышались знакомые звуки ребаба и мелодии лютне, завораживающие слух только просыпающихся жителей города. Уже бодрые торговцы начали скоро заполонять свои лавки, выставляя взорам прохожих такчиты и джаллаба искусной работы с неповторимой вышивкой и выполненными в ручную орнаментами и узорами. Утро принимало полный расцвет и, ничуть не угасая, вдруг переливалось в сухой, жаркий марокканский день, наполненный жгучим солнцем и запахом песка…

Солнечный луч, упавший на ее длинные огненно-рыжие локоны, что мелкой льющейся волной были разбросаны по шелковой вышитой подушке, весело заиграл золотыми переливами. Лиза проснулась давно и недвижно теперь лежала в роскошной постели среди подушек и шелковых простыней. Большие изумрудно-зеленые глаза ее медленно оглядывали чужую комнату.

Высокие стены увешаны были яркими коврами с густой бахромой у низа, на решетчатых окнах красовались ярко-синие парчовые шторы, исшитые тонкими золотыми нитями. Чрез великолепные витражи дверей проскальзывал переливающийся утренний свет, наполняя жизнью нарядную комнату. У конца кровати находился зеркальный невысокий столик с разбросанными по поверхности лепестками алых роз, у изголовья с каждой стороны стояли небольшие беленькие тумбы, освещенные тусклым светом подвесных лампадок. В углу комнаты располагалась мягкая софа, облаченная в голубой шелк с вышитым золотым орнаментом по краю. Посреди же двух центральных окон находилось сооружение, напоминающее камин, с углубленной аркой внизу. Оно чуть выдавалось из стены и, словно было слито из ажурного, даже кружевного, легкого металла. У нижних краев его стояли две стройные, длинные золотые свечи.

Лиза приподнялась. Густые волосы небрежно пали на голые ее плечи. Она подняла голову, и в ее больших зеленых глазах блеснули слезы и вдруг крупными каплями скатились на белые щеки. Лиза молча и недвижно заплакала. Верхняя ее покрасневшая губка, что была пухлее нижней и чуть выдавалась вперед, слегка зашевелилась и задергалась от прихлынувшего удушающего рыдания. Ровные и тонкие ее брови изогнулись, поднявшись во внутренних уголках. Все нежное совсем молоденькое ее личико изображало жалость и безутешное страдание, но одновременно же искривленные страданием черты придавали облику девушки невообразимую миловидность и нежность. Изящная и тонкая фигура ее, напоминающая песочные часы, облечена была в почти неощутимую льняную рубашку розоватого оттенка с ажурным белым лифом на тоненьких бретельках и длинным подолом.

Лиза прижала к себе колени и, резко опустив голову, глубоко вздохнула. Далекое раздумье изобразилось в печальных ее глазах. Она медленно начала поглаживать покрасневшее лицо то прижимая белые ладони к губам, то хватаясь за голову, напрягая изящные пальцы, словно ей некуда было спрятать руки, словно не находила она места самой себе. Вдруг вне комнаты послышались чьи-то голоса, и Лиза, словно испуганная синица, подняла плечи, пытаясь спрятать в них голову. Ее странно-милые губы неслышно стали произносить слова молитвы. Слезы вдруг просохли, и девушка прислушалась. Стихло. Лиза откинулась на подушку, и из глаз ее вновь хлынули слезы. Она повернулась на бок и, глядя в окно, размышляла о всех происходящих с нею событиях и последних прожитых днях…

Лиза представила родное село Боголюбово. Здесь, совсем недалеко от Владимира, она родилась и выросла. Любимое и родное Боголюбово навсегда засело в сердце Лизы вместе с воспоминаниями и детством. Более двух лет девушка не возвращалась домой, но все равно отчетливо помнила она каждую его улочку и домик. По краям улиц росли тополя и осинки, по тротуарам насажены цветы и кусты сирени. Простые деревянные домики были огорожены невысокими заборчиками, за которыми без труда можно было разглядеть крылечки и лающих собак, что непрестанно охраняют вход в жилище дорогих хозяев.

Дом Лизы, ничем не приметный и крошечный, находился на самом краю села, там же располагалась и местная церковь, куда каждое воскресение девушка ходила вместе с родителями. Каждый воскресный день казался, тогда еще маленькой Лизе, праздником. Без труда она просыпалась и спешила нарядиться к службе. И сколько было восторга и счастья в наивных детских глазах, когда ее крошечные ножки в белых туфельках с бабочками переступали порог церкви. С улыбкой на странных утиных губках она пела христианские гимны, поглядывая на рядом сидящую мать. Казалось, не может быть ничего более искреннего, чем пение этой маленькой девочки, произносящей по памяти слова любимых гимнов. Однако же сколько серьезности было в детском личике Лизы, когда она вставала на молитву в конце службы. Она не умела притворяться, но искренно смеялась и плакала, радовалась и огорчалась.

Будние дни текли мерно и однообразно. Соболев Степан Романович, отец Лизы, с утра уезжал на работу во Владимир. Высокий, худощавый и прямой стан рыжего зеленоглазого Степана Романовича напоминал шпалы, которые он укладывал на железной дороге, за что односельчане и прозвали его – Шпалыч. Соболев, вдобавок к забавной внешности, и сам по себе был человеком веселым и общительным. Он производил впечатление некоего простачка, всегда приветливого и готового на всякое доброе дело. Порою, соседи посмеивались над Соболевым: звали его блаженным, Шпалычем, но он только пожимал в ответ плечами и уходил немного удивленный. Всегда же замечательным в Степане Романовиче было то, что он с кротким благоговением и открытой радостью говорил о Христе. Безусловно, слушали его по-разному: смеялись и крутили у виска, злились и раздражались, иные же напротив, с такой же радостью принимали и веровали в Иисуса Христа; как бы не слушали Соболева односельчане, коллеги и знакомые, но слушали, слушали.

Только коренастенькая, невысокая и беленькая Нина Платоновна проводила мужа на работу, как начинался ее нелегкий день. Соболева была страшной чистюлей и невозможной аккуратисткой – все идеально было в ее маленьком владении, которое даже смешно было назвать настоящим домом. Это была только одна комната, полупустая гостиная или зал, или спальня, смотря, в какое время и, кто в ней находился. В углу стоял старенький раскладной диванчик бежевого цвета, весь в катышках и дырочках по бокам. На полу лежал коврик, похоже еще бабушкин, но мягкий и теплый, особенно любимый всеми зимой, когда за замороженными окнами вьюжит злая метель и даже содрогается крыша. У стенки стоял низенький кривой шкафчик с покосившимися и вечно скрипучими дверцами. За тонкой стеной была кухня, раза в два меньше зала. У окна стоял крошечный столик, накрытый ажурной скатеркой, и три недавно купленных табуретки. Вдоль стены расположились две тумбы, старая газовая плита и новый белый холодильник, на который Соболевы копили не один месяц. Но и в этих двух комнатенках Нина Платоновна возилась полдня. Если же все было идеально вычищено, выбелено, она все равно находила себе работу и, словно пчелка в тесном улье, возилась и хлопотала если не в доме, так на грядках и в саду. Только к полудню Соболева управлялась и, отобедав вместе с Лизой, они садились на старый диван и читали Библию. Нина Платоновна была строгой и серьезной женщиной, но в тоже время прекрасной женой и любящей матерью. Самой главной ее заботой была цель привить маленькой дочери веру и любовь к Богу и Слову Его, все молитвы Соболевой начинались с прославления Иисуса Христа и горячих просьб о ребенке и муже. Каждое утро, закрывшись на кухне, когда все еще спали, она становилась на колени. Нина Платоновна чувствовала, что обязана быть примером дочери во всем и, тем более, в жизни, посвященной Христу.

Лизанька Соболева всегда с огромным нетерпением ожидала часа, когда мать обычно должна читать ей Библию вслух. Замерев, девочка вслушивалась в каждое слово, вдумывалась, задавала миллионы вопросов и делилась своими, уже личными, переживаниями с матерью. После они садились на мягкий коврик и молились.

После полдника, Лиза уединялась со своими игрушками в саду. Плюшевые мишки и зайчики скакали по веткам пахучих яблонек и груш, купались в лужах и спали под кучами листьев. Порою, и сама Лиза не отказывалась полежать в траве, а иногда и искупаться в грязевой ванне, образовавшейся в капустной грядке после дождя. Подобные забавы страшно веселили маленькую хохотушку и соседских ребят и девчонок, приходивших позабавиться вместе с Лизой и ее плюшевыми друзьями. Конечно, после всех этих игр и потех доставалось всем, правда по разному. За соседскими ребятами гонялись их родители с хворостинами в руках, мишки и зайки за уши весели на веревке после стирки, а Лиза, намыленная и выкупанная, рыдала в углу за диваном.