Алю арестовали летом 1939 года, она отбыла в лагерях первый срок (8 лет), и после короткой передышки была вновь арестована 22 февраля 1949 года и приговорена к бессрочной ссылке в Туруханский край. Освобождение пришло к ней только в середине 1950-х годов, когда ни отца, ни матери, ни брата уже не было в живых. Мур погиб на фронте летом 1944 года.

Брат и сестра больше никогда не встретились. Нет их общей книги о матери, о которой так мечтали оба, но есть воспоминания и письма взрослой Ариадны Сергеевны, есть уникальные записи маленькой Али, бережно сохраненные Мариной Ивановной, привезенные ею из Москвы в эмиграцию, а через 17 лет – обратно в Москву, где они чудом сохранились в страшные годы, есть письма и дневники Мура. Сохранилась переписка каждого из героев этой книги не только друг с другом, но и с близкими людьми, с друзьями и знакомыми. И это тоже часть «романа».

Роман в письмах – об этом необходимо сказать особо.

Уважение к частной жизни человека и семьи, к жизни души, вольно открывающейся в письмах, – знак тех времен, когда ветер истории еще не врывался так жестоко в дома и верилось в их защищенность и прочность. Письма – эпически повествовательные (впрочем, эпических писем в мире Марины Цветаевой немного) или исповедальные, горячо эмоциональные или аналитически осмысляющие переживаемое – были для людей их круга, еще глубоко связанных с уходящей культурой, не только наиболее привычным способом общения, но и значительной, очень для них органичной частью жизни, естественным продолжением и воплощением ее. Не включить их в книгу о «трудах и днях» этих людей было бы противоестественно – это чувствуют все пишущие о Марине Цветаевой.

«Мы нескромно читаем письма давно умерших людей, и вот мы вошли в чужую семью, узнали их дела и характеры. Что же? Ведь нет дурного в том, чтобы узнать и полюбить. И застали мы их в дни скорби ‹…› тут-то и легко рождается сердечное участие к людям. А с ними мы выходим на широкую арену истории ‹…› потому что их семейные невзгоды, в которых мы их застаем, так непосредственно связаны с историей эпохи ‹…› что вмешательство общих сил в жизнь личную становится здесь особенно наглядным», – так размышлял о письмах людей ушедшего XIX века автор книги «Грибоедовская Москва» Михаил Гершензон. Речь в его книге идет о войне 1812 года, но слова о «вмешательстве общих сил в жизнь личную» и о «днях скорби», с этим связанных, применимы, разумеется, и к историям жизни многих семей века двадцатого, а в жизнь семьи Марины Цветаевой и Сергея Эфрона эти «общие силы» ворвались с обнаженной жестокостью.

Сохраненные и дошедшие до далеких потомков письма людей другого века М. Гершензон ощущал как чудо, требующее неравнодушного, трепетного к себе отношения: «И вот все, что осталось от ее земного существа, один этот листок! Но в нем она еще и теперь жива, в нем не остыла живая теплота ее чувства. Разве это не чудо? Каждое чувствование человека и каждая мысль есть в своем воплощении как бы дивный организм, и этот организм бессмертен; время может разбить только его материальную форму, но не властно расторгнуть или сделать не бывшим неповторимый строй чувств и идей, который мгновенно и раз навсегда возник в душе человека. Поэтому все золото, какое есть на земле, не может уравновесить цену этого бедного листка почтовой бумаги, бережно несущего чрез века бессмертную жизнь сознания».

Как близок Марине Цветаевой этот взгляд! Ей всегда было очень важно сохранить, спасти от забвения «бессмертную жизнь сознания» и «живую теплоту чувства».

Наша книга состоит из трех частей: «Марина и Сергей», «Мать и сын», «Мать и дочь». В каждой из этих линий жизни Марины Цветаевой, важных, сокровенных, болевых, во всей противоречивости отразился век головокружительных надежд и страшных разочарований, его идеализм и цинизм, ослепление толп и провидческая зоркость немногих, «соблазны кровавой эпохи» (Наум Коржавин) и тяжелое отрезвление от них.