Откровения Доны шокировали Мари, ибо она не догадывалась о страданиях, которые довелось пережить этой утончённой, интеллигентной особе. Она лишь знала, что Дона была ранее замужем, но супруг её умер. Растерянная и сочувствующая, Мари не знала, как помочь бедняжке. Она крепко обняла женщину, поскольку не нашла слов, способных её утешить.

Немного успокоившись, девушка продолжила свою исповедь:

– Долгие годы я пыталась отмыть грязь, которую впитала не в кожный покров, а в душевный. Во мне произошли глубокие перемены: я закрылась от всех, от себя, в частности. Стала изгоем, мне никто не был нужен, я сама себе стала ненавистна.

Я решила нигде надолго не задерживаться: стоило мне немного заработать на хлеб честным трудом воспитательницы, я тут же срывалась и исчезала без предупреждений. Зная свои права и обязанности, я была строга и дисциплинированна, не позволяла себе сближаться ни с одним ребёнком, которого обучала. В Лондоне я тоже не планировала поселяться, и, стоя на пороге со своим единственным саквояжем в руке, была убеждена, что через месяц, другой и этот дом покину с той же лёгкостью, как и все прежние. Вот только встретив вас, впервые моё сердце замерло. Заглянув в ваши жгучие глаза, я сообразила, что «это добром не кончится». Много лет я была непреклонна: мужчины перестали для меня существовать. Они умерли. Все. В один день.

В тот день. Пережитый опыт поставил жирный крест на мне, как на женщине. Мужской род вызывал у меня только презрение. Не более. Но только рядом с вашим братом я осознала, что испачкана не я, а те, кто эту грязь совершил. Мне было очень стыдно за чувства, которые он вызвал во мне спустя много лет одиночества. Эштон покорил меня своей галантностью и тактичностью.

Всегда сдержанный и учтивый, строго соблюдавший все правила общения, не допускавший в мою сторону даже лишнего взгляда, не то, чтобы реплики. Он завоевал моё расположение благодаря своей искренности. И лишь спустя пять лет жизни в вашем доме наша привязанность переросла во что-то большее. Ибо Эштон стал для меня надеждой, которую у меня грубо отняли. А вы, вы позволили мне отдать вам всю материнскую любовь, что нако-пилась во мне в ожидании мгновения прорваться наружу через брешь в изрезанном сердце! – дрожащим голосом произнесла женщина, в заплаканных глазах которой промелькнул огонек надежды.

– Вы должны знать, что я обнажила душу вашему брату гораздо раньше, чем тело. И прежде, чем отдаться светлым чувствам, я распахнула перед ним тёмную сторону былого. Унижение пугало меня меньше, чем ложь, ибо чувство справедливости было сильнее чувства страха. Безусловно, без утайки, я поведала ему о пережитом бесчестье. Позорное пятно могло отвернуть его от меня, я была к этому готова. Но, как вы видите, он поступил иначе. И это стало лучшим свидетельством любви. А полюбил он меня ровно так же сильно, как и я его!

Всё внутри у Мари переменилось, и если ещё поутру она кипела от злости к Доне, то сейчас её переполняли сострадание и почтение к этой молодой женщине, чей несгибаемый дух мог соперничать с любым представителем сильного пола. Домой обе вернулись заплаканными, но счастливыми, каждая по-своему облегчила душу, развеяла тревоги…

Спустя несколько дней Мари помирилась и с братом. Эштон обещал ей, что, как только отважится, сообщит отцу об их отношениях с Доной, а там, глядишь, и обвенчаются. Мари была удовлетворена его обещанием, он не бросал слов на ветер.

После раскрытия тайны Доны и Эштона, Мари с удовольствием наблюдала за влюблёнными. Теперь она примечала то, на что раньше не обратила бы внимания, и их взаимоотношения, на её неопытный взгляд, были безупречны.