Старушка горестно вздохнула, присела рядом с Маняшей, подперла щеку пухлой, морщинистой ладонью и посмотрела в окно.

"Давным-давно это было. Жили мы в этом домике обе – и я, и Марфа. Людям помогали, зверю любому, птице, землю исцеляли да жизнь дарили. Даром нас обеих мать-природа одарила.

Марфушенька из любой сухой веточки дерево взрастить могла, травами от любого недуга вылечить. А сад у нас какой был, о-о-о-й! Все цветы мира под ее рукой распускались, а фруктам и ягодам не было числа!

Я же с животными говорить умела. Всякая животина была мне радехонька, любой дикий зверь, как котенок, был ласков: все, что хочешь, принесут, на край света отвезут, через море переправят, уберегут и защитят.

Была у той силы и другая особенность – мы очень медленно старели. Глядь иной раз в зеркало – сорок годочков за плечами, а вид все как у девчонки!

И зачастил к нам однажды в гости молодец добрый – высокий, красивый, волосы – что пшеница спелая, плечи богатырские. И видать было, что не нищего роду. Влюбился, значит, в Марфутку-то, а она – в него. Куды деваться – дело молодое! Надобно, значит, и свадебку сыграть.

Вот только меня на ту свадьбу не позвали. Сказали, ведьма я, раз со всякой живой тварью разговаривать умею. Мол, не дело это, с колдуньей дружбу водить и в дом ее приглашать – вдруг беду накличет. А сестра что? Ей любовь глаза застила да золовки в уши напели, что так-то оно лучше будет.

И шибко я тогда на людей разгневалась. Всех волков, лис и медведей к их деревням пригнала, свадьбу гулять не дала. Все сидели по домам, боялись нос на улицу высунуть. Коровы в хлевах ревут недоенные, огороды без полива сохнут, а и самим-то уж пить нечего – до колодца не дойти.

Сделала Марфа вид, что сдалась, и вернулась домой. А когда я уснула, заклинание надо мной прошептала, силу мою украла и вместе со своею спрятала! Как, куда – ничего не знаю. Да только спустя много лет стал слух по свету ходить, что живет-де в Красной Горке девица – Василина Кудесница, Еремея и Марфы дочь. Мол, все в руках ее спорится да любая скотина слушается.

Вот так вот я и узнала, где силушку свою искать. Заманила Василинку в чащу лесную, потом сюда привела, да и съела! Откуда мне было знать, что она и сама уж родить успела и часть дара – мою часть! – ребенку своему передала? Тебе, Маняша.

И вот уж почитай семнадцать годков я за тобой гоняюсь, красавица. Только Марфуша бережет тебя пуще глаза! Теперь вот Васька еще… Ну до чего противная змеюка! Нет бы мне помочь по старой памяти…

Тьфу ты, лихо болотное! Заболталась с тобой все-таки! А дрова-то прогорели! Сиди! Пойду еще принесу".

Когда в крохотном кухонном окошке вдруг моргнул огромный кошачий глаз, принцесса чуть было не завизжала от неожиданности.

– Я тебе говорила, что она здесь! Я ж ее предупреждала, я все ей рассказала! – затрещал без умолку знакомый тонкий голосок за открытыми настежь ставнями.

– Здрасьте! – прошептал второй знакомый голос, – Чего сидим? Кого ждем? Вылезай быстрей и полетели. У меня там ужин стынет, между прочим.

Едва Маняша успела забраться на спину Горыныча и примостить подле себя страшно рассерженную ее непослушанием белку и упирающегося всеми четырьмя копытами быка Ефрейтора, как на пути их возникла Ядвига Ивановна.

– Не пущу! Васька, верни девчонку! Не то хуже будет!

– Помилуй, бабка! Я страшен в гневе. А ну, прочь с дороги! – взмахнул своими широкими мощными крыльями змей и ухмыльнулся.

В ту же секунду под ними начала трескаться земля. То тут, то там из-под нее, извиваясь и цепляясь за лапы Горыныча, повылезали длинные толстые корни. Кроны вековых деревьев зашумели, закачались, начали смыкаться над их головами, хлестать змея по бокам и пытаться смахнуть с его спины девушку.