Бесконечный коридор в ивняке внезапно оборвался, наткнувшись на штакетник соседского забора. Дима ухватился за плашки. Не струганное дерево встретило ладони шершавой прохладой. Тротуарчик вдоль забора, отсыпанный шлаком вперемешку с мелкими щепками, позволил идти уверенней. Ноги больше не скользили. До зеленой калитки с большим почтовым ящиком оставалось метров пятьдесят.

“Все, дома”. Он посмотрел на небо. На востоке звезды уже растворялись в сером молоке рассвета. Кое-где над поселком закрутились первые дымки. Хозяйки растапливали печи. Дима толкнул калитку, она подалась легко и, без скрипа распахнулась настежь. Все правильно: Таня в выходные заставила смазать петли. Уж больно визгливо отзывалась калитка на всякую попытку побеспокоить “ее величество”. Дима полгода, как мог, отбивался, но Таня вела планомерную осаду и одержала-таки победу. Калитка лишилась голоса. А зря. В конечном счете, шумная дверь – не что иное, как надежная и дешевая охранная сигнализация.

В окне горел свет. Таня не спала. Ждала мужа.

“А ведь ей сегодня на работу”. -Пожалел жену Дима. Пошатываясь, он подошел к крыльцу. Подняться на ступеньку сразу не получилось. Не хватило сил. Дима обнял перила крылечка и повис на них. Организм требовал отдыха.

В тусклом свете лампочки – “сороковки”, висевшей над дверями, грязные исцарапанные руки, судорожно вцепившиеся в перила, показались Диме чужими. “ Если и физиономия столь же живописна, то я выгляжу весьма впечатляюще. Хоть сейчас на танцы. Куда-нибудь в дебри Амазонки или к папуасам. На шамана, я, пожалуй, не потяну, а вот на роль жертвенного бизона, или что там у них едят, вполне сойду. Только танцор из меня никудышный. Буду символизировать нечто медленное и беззащитное. Например, дохлого бегемота. Это мне вполне по силам”.

–Пацаны, гляди, говнюк-то живой. – Голос сзади звучал скорее удивленно и даже радостно, чем зло. Дима медленно обернулся. В темноте виднелись какие-то тени. Три или четыре. У самой калитки. Но лица разобрать было невозможно. Зато он, Дима, у освещенного крыльца – как актер под юпитерами.

–А ты говорил: “сдох”. Надо было добить его сразу, там, у мостика.

Дима пытался определить по голосам, кто это мог быть. А главное: что им нужно? Может быть это розыгрыш. Местные остряки решили “приколоться”. Но кто бы поднялся в такую рань ради сомнительного удовольствия пошутить над ним? Друзей в поселке не было. А враги, если их можно было считать врагами, сидели в СИЗо. Та троица, что в прошлом году угостила его ломом, до сих пор находилась под следствием. Вещественным доказательствам и неопровержимым уликам насмерть противостояла круговая порука Поселка. И, судя по всему, не только Поселка. Каждый раз, когда следствие делало шаг вперед, появлялся новый свидетель, который именно в тот роковой вечер с подследственными прогуливался по Новосибирскому зоопарку или читал “Войну и мир” в Томской городской библиотеке. Поселковые держались друг за друга насмерть. Свои могли быть хорошими или плохими, но всегда оставались своими. И плохой “свой” стоил дороже хорошего “чужого”. А своими Кирилловы здесь так и не стали. К ним относились как второстепенным героям сериала. Знали по имени, помнили в лицо, следили за перипетиями их жизни. Но наличию или отсутствию их в очередной серии никто особого значения не придавал.

Дима подозревал, что, если бы год назад сосед знал, чьи дети разукрасили Диму, он бы не привел его к себе, не вызвал “скорую помощь”. Не потому, что владелец “Запарожца” был злым, подлым или бесчувственным человеком. Нет. Просто в первую очередь он посочувствовал бы тем, кого знал с детства, а уже потом чужому здесь семейству Кирилловых. Тем более, что в компании, напавшей на Диму, сын соседа. И Славка был на сто процентов своим своим человеком.