Один раз подобный приступ посетил его в подъезде, и Моторыга был свидетелем, как он кричал:

– Смотрите, в небе коловращение звезд!

А на самом деле в ту пору был белый день.

Порою в нем проступала ломившаяся сквозь трусость решительность, и он заверял:

– Все! Отныне и навсегда капли в рот не возьму! Можете заказнить меня, коль будет не так.

Во время короткой паузы в питие он вдруг открывал, что у соседки, несмотря на возраст, изящнейшие ушки, и скомканно признавался ей в любви. Шел на рынок, где лицедействующий базарный люд вел себя волшебнически цельно и артистически. Он находил какого-либо изящного торговца, как бы подпадал под его жесты и, сам того не ведая, оказывался с рюмкой в руках, в ответ на чье-то непритворное признание в трудности – выпивал. Выпивал под собственный хохот, потому что кто-то из транзистора, включенного прямо на полке, произнес такую фразу: «Наши идеи получили поддержку в мире и за его пределами». За это тоже захотелось выпить. И домой он возвращался, когда солнце плакало в его глазах.

– Разве это житейство? – повторял он фразу, услышанную на базаре.

Он встречал соседку и вдруг понимал, что его чувства были поверхностнее ее лжи, и радовался, что не предложил ей стать его избранницей, чтобы не подгонять приструганную к ней любовь.

Сосед часто обращался к Моторыге за деньгами. И начинал это примерно так.

– Жизнь у вора изменчива и фатальна, потому я не краду, я честно прошу на день, который набряк промозглостью, или на то, что покривила тени взошедшая луна. Словом, я беру на то, что человеку не приносит ущерба или разочарования.

Сперва Ефим безусловно давал. Потом частые обращения стали его злить, и однажды он отказал, соврав, что нет денег. И тогда алкаш сказал:

– Когда я находился в том возрасте, когда руки не ловки, а все остальное непослушно, одна одесская проститутка мне сказала: «Женщине и нищему нельзя говорить «нет». Надо сделать вид, что ты их не замечаешь. А коль уж заметил просящего, не откажи в его стражде».

Моторыга еще постоял у окна, посмотрел, как в небе трудно умирала кровоточащая заря. Как шли из школы – тоже соседские – две гладучие девки, еще не невесты, но уже и не подростки. И ему вдруг захотелось взять из холодильника бутылку коньяка и отправиться к соседу. Сотворить для того, может быть, самую главную радость в жизни. Он даже сделал первый шаг, чтобы осуществить то, что неожиданно задумалось.

Но в это время зазвонил телефон.

Начальство захотело видеть его самым срочным образом.

Спал лес, дремали камыши, дрыхли топляки, уронив полтела в воду. Бодрствовали только одни комары. И не только бодрствовали, но и буйствовали. Неистовствовали. Как в колокольном зеве, бились в ушной раковине.

И еще – рядом давился воркованием ручей.

Звуки же, что доносились из глубин леса, были самые разнообразные. Порой, например, казалось, что откуда-то долетает общественный храп.

Конебрицкий прислушивался ко всему, что творилось вокруг, и думал, вот стоит он на том месте, которое таит в себе беспредельную явность добра. Говорят, в этом Якутском крае алмазов хватит на то, чтобы им увешались все женщины мира чуть ли не на тысячу лет.

Он ковырнул ногой землю. Ничего примечательного. Разве что какой-то слеглостью отдает.

Когда Конебрицкий свое отминистерил, то думал, что про него решительно и навсегда забыли. Никаких предложений деловых, да и иных тоже встреч. И, главное, не было денег, чтобы и дальше жить с размахом. Правда, кооператив «Коэл», в котором главенствовала жена, чего-то давал. Но не настолько, чтобы баловать себя шиком.

Правда, в Ялте он малость побоговал. Но там за все платил Жирняк. И еще Рафаил Бабчик кое-что подкинул. У него сейчас дела идут, как он сказал, почти идеально.