Мамба тоже увидела. Багрово светящийся в ночи огромный автобус застыл впереди. В салоне тревожно светились плотные белые занавески. Все двери были раскрыты, растопырены в стороны, как надкрылья у жука. В них вбегали-выбегали люди. И даже на расстоянии слышны были их громкие испуганные голоса.

– Что-то случилось.

Мамба подъехала, суетясь, отстегнула ремень, открыла дверцу и выскочила. Ёнка выбралась следом.

– Что такое?

– Человеку плохо! Умирает, – закричала перекошенным в панике ртом женщина. Она расплылась в дверях автобуса подтаявшей от ужаса глыбой и мешала войти.

– Где? – но было уже слышно, как внутри в автобусе кто-то с всхлипом, жутко задыхаясь, тянет в себя воздух, как будто пытаясь вобрать его весь. Мамба без церемоний оттолкнула женщину и, споткнувшись на крутых ступеньках, ударившись коленкой, чуть не на карачках вскарабкалась в автобус. В автобусе был плотно забит людьми проход, все галдели и толкались, и кричали на разные голоса:

– Разойдитесь, дайте воздуху ему, воздуху, откройте окно! Валидолу! Это сердце!

Какой-то мужик в сбитых шортах, майке, с аптечкой в руках, похоже, водитель, все силился пролезть внутрь, все толкал свою аптечку в спины:

– Передайте! Передайте хоть туда!

Но его никто не слушал. Плакал на улице разбуженный ребенок.

– А-а-ах! – задыхался кто-то невидимый.

Мамба выхватила аптечку у водителя и громоподобно и уверенно объявив:

– Врач! Пр-ропустите! – раздвинула руками неожиданно подавшуюся толпу. Все смолкли и обернулись.

Человек лежал полусползши с кресла на пол, весь закостенев и как-то скрючившись. Он внезапно разгибался и ловил губами непослушный воздух со страшным свистом.

Мамба приблизилась.

– Вот ведь, – жалостливо проговорила за ее спиной бабенка. – Только сидел ел мужик. И все. Помирает.

– Что ел? – резко обернулась на ее голос Мамба.

– Орешки. Орешки щелкал.

– А-ш-ш-ш… – свистел умирающий.

Мамба подхватила его невозможно тяжелое тело под мышки, подняла непонятно какими силами, прижала к себе спиной и, сцепив руки на его животе, под ребрами, резко надавила. Внутрь и вверх.

– К-ха! – дико кашлянул выпучивая глаза человек.

– Ой! Ты что?! Что ж творишь? – заверещала бабенка.

– Кха, – у человека что-то вылетело изо рта. И он весь обмяк.

– Помер!

– Мыть-перемыть, – сказал человек. Мамба мягко опустила его на пол. Руки у нее тряслись, ходили ходуном.

– Ха, живой! – загалдели вокруг. – Раз ругается, значит, живой!

Кто-то уже трепал его по плечу. Мужик откашливался, озирался и дышал. Дышал!

– Подавился. Подавился, – народ напирал, всем хотелось посмотреть на человека, уже чуть было не встретившегося с НЕЙ, но вернувшегося.

Мамба выбралась на ступеньки, ее отталкивали, поднимаясь внутрь, все новые люди. Мамба дошла до своей машины и села на пороге, облокотившись на колени, голову уронив на руки. К ней продралась сквозь толпу Ёнка:

– Мама-мама! Что ты?

– Сейчас, Ёнка, – сказала Мамба. – Отдышусь и поедем.

– Мам! – Ёнка отнимала ее руки от лица.

– Нормально все, устала немного.

Мамба пересилила себя и, подняв лицо, улыбнулась кривовато в сторону, чтобы Ёнка не видела мокрых глаз. Ёнка успокоилась.

Подошли двое мужиков в одинаковых клетчатых шортах, похожих на трусы, и в сандалиях на носки. Сами чем-то неуловимо похожие друг на друга, отпечатком, который оставляет профессия. У обоих мягкие какие-то, чуть на сторону, носы драчунов и забияк. Водители. Мамба встала:

– Что?!

– Мужик? Нормально, задрых сразу. Как вы его!.. Ну супер!..

Они благодарили, жали Мамбе руки, хлопали по плечу. Мамба как не слышала их.

– Что-то вы совсем раскисли, – сказал первый, тот, что был с аптечкой. – Вы на море?