— Да.

Денис говорил еще о том, чего не написал на проклятом картоне:

— Это было общее и обезличенное послание! Никаких «любимая» и даже подписей. В чем я ошибся?

— В поздравлении. Его быть не должно было. Только цветы и две тонны шоколада.

Я встал в кабину, зажав кнопку удержания дверей.

— Ты остаешься и готовишь все к предстоящей встрече, — говорил я, уже прикидывая, сколько времени у меня займет дорога. — Постарайся предусмотреть все, что может мне понадобиться, начиная от воды и заканчивая документами, подтверждающими каждую цифру в чертовом отчете.

Дверцы лифта сомкнулись, оставив меня в одиночестве собственных мыслей. Одни из них спрашивали, на кой ляд я делаю это, а другие предлагали забыть обо всем и вернуться к собственной жизни. Но было еще кое-что, что не давало мне согласиться с этим: воспоминания душевного подъема и совершенно безотчетной веры в то, что теперь-то точно все будет хорошо.

— Кого несет нелегкая? — раздалось из-за двери уже знакомым мне голосом старухи. — Почему не на полчаса позже?

Я не отвечал, ожидая, когда дверь откроется и смогу объяснить что-то лично.

— Читать разучились?! — выдала недовольная медсестра, сощурившись от яркого солнца. — Написано же, что посещения с двух до трех!

— Потому что надо сейчас, — откликнулся я, и тут же спросил, сдвинувшись в сторону: — Может быть, вы сделаете для меня исключение?

В образовавшейся тени Галина Викторовна сумела разглядеть меня и просиять, убрав недовольный вид и даже кое-какие морщины на лице.

— Пришел все-таки! Пришел!

Было что-то ненормальное в ее радости и меж тем приятное одновременно.

— Проходи! Проходи! Пропущу я тебя! Только халатик возьми вот! Накинь!

Она забрала мое пальто и дождалась, когда я наброшу больничную униформу на плечи.

— Хорошо, что пришел! Чует мое сердце, что послушает она тебя!

Я вновь поймал себя на чувстве неловкости, если не сказать, что неуверенности в себе, и моментально разозлился из-за этого.

Ни одно дело не выматывало меня так сильно, как эти зыбкие ощущения. Проще было кататься по пескам в окружении до зубов вооруженных людей, чем совладать с тем, в чем я не понимал и меж тем продолжал упорно лезть в это!

— Как она?

— Да все также.

— Ей должны были прийти цветы, гостинцы в утешение...

Что я несу? Какие гостинцы? Как апельсин может помочь в таком деле?

— Пришли! Видели! Порадовались!

Старуха посмотрела в мою сторону без тени улыбки на лице.

— Шарики и поздравления отправили Наташе из соседней палаты! Не обессудь, Каримович, но ей нужнее. Мужик у нее в запой ушел еще до того, как родила.

Я провел по лицу, выдохнув.

— Трудно ей придется с таким!

— Может быть. Но уверяет всех, что выйдет.

Мы остановились в конце коридора возле двери без таблички и номера.

— Тут она, милая.

— А почему без номера? — поинтересовался я, подумав о чулане Золушки, если бы такой мог существовать в заведении подобном этому.

— Так ведь это роддом, а не абортарий. Не положено дольше трех суток держать, если нет осложнений. Но и выписать ее не можем. Кинется под колеса! Шоссе ведь близко!

Я кивнул, оторвав взгляд от бабули с почти прозрачными глазами и невероятно тонкими бровями.

Вике не везло со счастьем женским, но везло с участливыми людьми, которым было не все равно, что случится с ней дальше, это определенно.

В столице! Где таких, как Вика, тысячи!

— Скажи, что спасал ее не для того, чтобы она нос вешала, — прошептала бабка, потянувшись к двери. — Ты ведь сможешь!

Сестра выходного дня Галина Викторовна оказалась очень проницательной женщиной. Догадывалась она или нет, но она подслушала мои мысли.