Так спокойно, что я на секунду ослабляю хватку. Серая пользуется этим и, высоко вскинув голову, выходит из класса.

9. Глава 9

Настоящее

Ольга

Симон демонстративно изучает мою анкету, придираясь чуть ли не к каждой запятой. А я чувствую себя так, будто снова стала девятиклассницей и стою у доски. И Швабра допрашивает меня с полным пристрастием.

— Тут сказано, что ты не употребляешь спиртное, — замечает Симон.

Точнее, Владимир Иванович. Мужчина, что сейчас сидит предо мной, ничем не напоминает парня из школы. Тем более не похож он на друга моего детства — такого, каким он был до футбола. Он еще сильнее раздался в плечах, возмужал. Не представляю, зачем такому мужчине суррогатная мать. Даже хромота не портит его, я ее и не замечаю.

— Так и есть, — подтверждаю данные анкеты. — Не употребляю спиртного ни в каком виде. В девятом классе начала, тогда же и бросила. Навсегда.

В ответ получаю задумчивый и немного печальный взгляд. Несколько томительно долгих минут Симон изучает мое лицо, точно ищет какой-то изъян. Опускает глаза ниже, осматривает фигуру.

Возникает непреодолимое желание съежиться, вжаться в мягкую обивку кресла. Взгляд Симона будто бы прожигает насквозь. Он видит то, что мне хотелось бы скрыть навсегда: наивную глупышку Серую. Смелую девчонку, безрассудную и влюбленную до беспамятства в друга детства.

— Почему ты не вышла замуж? — спрашивает он с подозрительным прищуром.

— Какая разница? — неловко пожимаю плечами. — Допустим, не нашла свою вторую половинку. А с теми претендентами, что попадались, рассталась без сожаления.

— Почему? — следует новый вопрос.

— Да потому! — резко отвечаю я. Все происходящее похоже на допрос. А ведь подобные вопросы никак не относятся к теме договора. — Не сошлись характерами, оказались слишком разными. Что ты хочешь, Симон? Или Владимир Иванович — как мне к тебе обращаться?

— Симон, — разрешает он. — Но только когда мы наедине. Когда ты в последний раз была с мужчиной?

Не выдержав, подскакиваю и, нависнув над собеседником, подобно грозному утесу, сердито переспрашиваю:

— Чего ты хочешь добиться? Унижаешь, чтобы сделать побольнее? Прекрати это! Достаточно!!!

Меня трясет от бессильной ярости. Я на грани того, чтобы отказаться от затеи и сбежать. Не могу больше выносить это. И не хочу.

Уж лучше действительно продать почку, чем терпеть все это.

— Сядь! — распоряжается Симон. Сует мне в руки документы и ручку: — Подписывай!

Рука дрожит. Почерк мой без того никогда не отличался каллиграфичностью, а теперь и вовсе стал неразборчивым. Подписываю, а перед мысленным взором стоит лицо матери.

Что я делаю? Почему обрекаю собственного ребенка на такого отца? А если Симон окажется хуже моего отчима?

— Главврач центра сказала, что, по правилам, я не должна становиться ни суррогатной мамой, ни донором, — припоминаю разговор. — У меня нет ни мужа, ни собственных детей. Что, если сделка окажется незаконной?

Поднимаю глаза и натыкаюсь на нахмуренное лицо Симона. Он вырывает из моих рук подписанные документы и прячет в папку:

— Вот только не рассказывай мне про закон, ладно? — произносит полным болезненного сарказма голосом. — Те, у кого есть деньги и власть, могут творить что угодно.

Как же хочется возразить. Но я не в силах. Разве кредиторы отчима вправе бить или унижать мою мать? У нас нет денег, а, значит, никто не бросится на нашу защиту.

— Едем в клинку! — распоряжается Симон. — Незачем оттягивать неизбежное.

Он берет за руку — неожиданно нежно, почти ласково. Ведет к выходу, рассуждая о том, как не терпится ему исполнить договор. Будто это супружеский долг. Но ведь врачи обещали ЭКО.