Я не устаю поражаться тому, как редко родители показывали мне, в каком стрессе и тревоге они пребывали, сидя у моей постели, отдавая мне свою любовь и поддержку. Много позже я стал расспрашивать их, и они рассказали, в каком ужасе находились в те дни в чужой стране, не говоря на местном языке, не зная, выживу ли я, переживая один кошмар за другим. Им пришлось бросить все, оставить младшего сына со старшими, уйти с работы и смириться с мыслью, что отныне их жизнь уже никогда не будет прежней. Их поведение в те дни говорит о том, насколько они оказались сильными личностями и крепкой парой, и я поражен тем, что произошедшее не сломило их. Это меня очень многому научило – научило тому, что благодаря любви других людей, кем бы они ни были, можно выдержать столкновение с тьмой и увидеть луч света в конце тоннеля.

Наконец температура упала, и я немного пришел в себя после психологической травмы. Выяснилось, что остается всего один шанс спасти мою шею – попробовать сделать операцию на спине. Я до сих пор помню яркий свет ламп, когда меня вкатили в операционную. Больничное крыло, в котором находилась моя палата, было оснащено по последнему слову техники, а вот остальная часть больницы располагалась в здании старинного монастыря. Когда меня везли по длинным коридорам, я подумал: «Если я очнусь и смогу встать, то никогда больше не буду принимать то, что у меня есть, как должное!»

Операция прошла успешно в том смысле, что на этот раз хирургам удалось поставить поврежденный позвонок на место. Теперь моей шее не грозили дальнейшие травмы, что было очень важно. Придя в себя, я не почувствовал никаких особенных изменений, состояние оставалось таким же, как раньше: температура, обездвиженность, неизвестность. Когда мои родители вышли из палаты, чтобы побеседовать с врачом, медбрат, следивший за показаниями приборов, сказал мне, что я больше никогда не смогу двигать руками и ногами, и тогда я подумал: «Что? Это полный бред!» Я не мог полностью осознать услышанного, в голове билось только одно: такого не может быть. Оглядываясь назад, я понимаю: таким образом я просто пытался защититься от ужаса, стоявшего за этими словами, превращая их в лихорадочный поток мыслей, затопивших мое сознание. Лишь намного позже я смог понять и принять то, что на самом деле означали эти слова.

Португальские врачи поставили на место мой позвонок, больше они в ближайшее время для меня ничего сделать не могли, поэтому мне оставалось набираться сил перед перелетом домой. Постепенно лихорадка и кошмары отступали, иногда мне удавалось выбраться из паники и тревоги более чем на несколько секунд, а сейчас, думая обо всем этом ужасе и страдании, я вспоминаю и радостные моменты – особенно как мы с папой смотрели запись финального матча чемпионата мира по регби 2003 года. По ночам, когда на отделении было тихо, а родители уходили поесть, я время от времени проваливался в короткое забытье и видел очень странные сны.

Перелет из Португалии в Англию стал еще одной травмой, но на тот момент я даже не понимал, насколько серьезной. Оказалось, что ни я, ни родители не подозревали, что, помимо стафилококка и пневмонии, у меня начался еще и сепсис. Пилот и медицинский консультант авиакомпании отказывались принимать меня на борт из-за моего состояния, но португальским врачам все же удалось убедить их. Во время перелета мне дали большую дозу транквилизаторов, но меня все равно сильно тошнило, и в течение полета я пережил несколько панических атак.

В больнице Сток-Мандевилла в Бакингемшире меня поместили в бокс рядом с отделением интенсивной терапии, как можно дальше от других пациентов, чтобы я их не заразил. Первое, что помню, – я открываю глаза в маленькой темной комнате, где не было окон и естественного освещения. Я не видел внешнего мира уже две с половиной недели с того самого дня на пляже и ужасно соскучился по солнечному свету. Меня, как и прежде, окружал миллион аппаратов, отовсюду торчали трубки. Но, по крайней мере, перед отъездом из Португалии мне сделали трахеостомию, поэтому теперь аппарат ИВЛ подсоединялся не через трубку во рту, а через трубочку поменьше, через переднюю поверхность горла. Благодаря этому я смог немного говорить, хотя слушавшим приходилось наклоняться ко мне, практически прислоняя ухо к моему рту, чтобы разобрать слова. Тикающий кардиостимулятор больше не сводил меня с ума, поскольку его поместили под кожу, рядом с ключицей.