Пул машет рукой, не оглядываясь.

Эндрю поднимает взгляд на окна спальни. Мальчики прижимают лица к стеклу, многие смотрят на него. Скорее всего, они видели шерифа и его людей.

А значит, и трупы, – думает он и глубоко вздыхает.

Эндрю задумывается, как он объяснит все это Питеру. Он подавляет улыбку, представляя, как они с Дэвидом отправились ночью на разведку. Пул прав, их редко увидишь вместе, но Эндрю кажется, что между этими мальчиками существует тесная связь, о которой даже Пул не подозревает. Возможно, они и сами о ней не знают.

Молодой священник вздыхает еще раз, чувствуя, как после бессонной ночи мысли и тело сковывает усталость. Он безучастно смотрит на завернутый труп Пола Бейкера. Что-то подсказывает ему, что какая бы злая сила ни была заперта в теле Бейкера, теперь она вырвалась на свободу. Сам того не желая, он вспоминает историю об Иисусе и бесноватом, жившем среди гробниц.

Нас много.

– Имя мне – легион, – бормочет Эндрю, цитируя отрывок из Евангелия от Марка, – ибо нас много.

Марк рассказывает, как Иисус изгнал демонов из человека и переселил их в стадо свиней, которых было около двух тысяч. Обезумевшие свиньи бросились в озеро и утонули.

Эндрю смотрит на труп и размышляет об этой притче, затем задумывается, стоит ли благословить несчастного в последний раз, прежде чем его предадут земле. После недолгих раздумий он решает этого не делать. Глубоко внутри, в самых темных уголках своего разума, где заперто все зло мира, он обнаруживает новый страх. Страх, что благословение может вызвать какую-то реакцию, что проклятая плоть взбунтуется в последний раз.

Эндрю морщится и быстро идет к приюту.

У него нет никакого желания видеть, как труп возмутится своим грязным саваном.

Я отхожу от окна и сажусь на свою кровать, не зная, что делать дальше. Утром у нас почти никогда не бывает свободного времени, и, как и большинство мальчиков, я не знаю, чем себя занять. Я надеюсь, что на кухне готовят завтрак, даже если это просто печенье, потому что желудок у меня словно иголками набит, его то и дело пронзают острые уколы голода.

Я не замечаю Дэвида, пока он не садится ко мне на кровать. Пружины скрипят под нашим весом, я смотрю на него с удивлением. Такая фамильярность не в его стиле.

Даже странно представить, но я знаю Дэвида почти всю жизнь. Он оказался в приюте Святого Винсента примерно через год после меня, и в то время мы вдвоем были самыми младшими, оба еще не оправились от резкой перемены обстановки, от того, что нас лишили детства. Мы не подружились, как многие другие в подобных ситуациях, например Джонатан и Финнеган, наши пресловутые «близнецы» (хотя они и родились на разных континентах). Однако мы с ним как бы тяготели друг к другу: не друзья и не враги, словно спутники планеты, наблюдать которую нам было неинтересно, но на орбите которой мы тем не менее были вынуждены находиться. Прошли годы, и теперь мы самые старшие в приюте. Те, кто был старше нас, стали подмастерьями или ушли в армию. Многие умерли. И минимум один сбежал.

То, что я самый старший (мы оба на два года старше любого из нынешних сирот), всегда давило на меня грузом дополнительной ответственности, которую мое обучение на священника только усилило. Я никогда не думал, что Дэвид чувствовал то же самое. Теперь мне кажется, что я был неправ.

– Странно, правда? – тихо спрашивает он.

Я смотрю на него, не понимая, о чем он. Он кивает на северный угол спальни, и я смотрю туда.

Большинство мальчиков уже проснулось. Когда все так возбуждены, спать невозможно. Многие сидят на кроватях, словно не знают, что делать, пока им не скажут. Некоторые обулись, накинули пальто и поспешили в уборную на улице.