Кто-то смеется.

Но это не веселый смех. Очень необычный смех, настроение он точно не поднимет. От него кровь стынет в жилах. Истерический смех, нутряной, лающий. Так смеется сумасшедший, теряющий остатки рассудка.

Дэвид тянет за железную ручку, приоткрывая дверь на несколько дюймов.

– Что ты делаешь? – шепчу я.

– Не могу разобрать… – произносит он и прислушивается.

Мы оба слушаем. Сквозь приоткрытую дверь звук кажется гораздо громче, и я наконец понимаю, что он пытается расслышать.

– Этот смех… – говорит он, и я уже знаю, о чем он хочет спросить, потому что сам задаюсь тем же вопросом. Он сосредоточено закрывает глаза. – Он точно человеческий?

Он распахивает глаза, полные страха.

Я качаю головой. Интересно, я выгляжу таким же испуганным? По затылку словно пробегают ледяные пальцы, волосы становятся дыбом.

– Не знаю, – отвечаю я.

Эндрю входит в спальню Пула – самую большую из всех комнат священников – и чуть не отшатывается от ужаса.

Я очутился в аду.

Он не может отделаться от этой непрошенной мысли. Зажжены несколько ламп, включая два настенных бра, и комнату заливает оранжевое сияние танцующего огня, как будто это заполненное людьми пространство отделено от мира и погружено в горящее озеро. Пол Бейкер лежит плашмя на узкой кровати Пула. Помощники шерифа сняли веревки с его рук и ног и снова привязывают их – к его запястьям и лодыжкам, туго стягивая конечности и фиксируя мужчину к заостренным стойкам кровати.

Связанный человек не сопротивляется, а просто продолжает смеяться – тяжелым, глубоким горловым смехом, гортанным и звучным, который доносится из-под грязного мешка, закрывающего его лицо. Эндрю интересно, хочет ли он этим показать всем, что не боится; или, возможно, заявляет, что он главный в этой драме, он единственный автор этой жуткой пьесы, разыгрываемой на глазах Эндрю.

Как только узлы затянуты, потрясенный Пул, не теряющий однако решительности, замечает Эндрю и указывает на дверь.

– Идите в часовню. Принесите «Римский обряд» и святой воды. Наберете в мой флакон, если сможете найти, в противном случае возьмите чашу и наполните ее до краев.

– Отец Пул…

– Идите! Этот человек болен, и дело не только в телесных ранах, – говорит Пул и поворачивается к шерифу. – Снимите мешок.

– Отец, он уже укусил одного из нас. Не думаю, что это хорошая идея.

Пул ждет с каменным лицом.

– Мешок.

Эндрю останавливается в дверях, любопытство берет верх. Я должен увидеть его лицо, думает он, наблюдая, как шериф Бейкер берется за край грязного мешка.

Бейкер застывает в нерешительности. Ему страшно.

Смех замолкает.

В комнате воцаряется тишина.

– Давайте, – говорит Пул.

Одним быстрым рывком Бейкер срывает мешок с головы брата и отбрасывает его в сторону.

Мешок, на который никто не обращает внимания, падает в угол и застывает в тени под деревянным стулом.

Глаза всех присутствующих, включая Эндрю, прикованы к лицу Пола Бейкера.

Эндрю невольно вскрикивает.

Кошмарное зрелище.

Это не человек. Внезапное понимание того, что он видит, ошеломило его. Никогда прежде он не был так уверен в чем-то, как сейчас. Это демон.

Бледная кожа Пола Бейкера покрыта глубокими морщинами, как у сушеного фрукта, и окрашена в неестественно темный, пепельно-серый цвет. Глаза желтушные, дикие и свирепые, словно у шакала. Уродливый плешивый череп покрывают, словно пятна, клочья светлых волос, жестких и ломких. Зубы гнилые и черные – и Пол Бейкер полностью обнажает их, растягивая бледные, похожие на червей губы в злобной гримасе. Дьявольская ухмылка. Зрачки желтых мутных глаз – черные и бесформенные, как капли чернил на мокром пергаменте. Глаза мечутся между братом и другими помощниками шерифа. Затем останавливаются на Пуле.