– Питер?

Я поворачиваюсь и вижу, что некоторые мальчики проснулись и стоят, словно призраки, в ярком лунном свете. На стенах вокруг кроватей мерцают крошечные тени – черные кружащиеся конфетти. Оптическая иллюзия снега.

Среди проснувшихся и Саймон, он встал посреди комнаты и наблюдает за мной. Дэвид сидит в кровати, еще несколько ребят ворочаются в постелях. Это Саймон произнес мое имя, и я приложил палец к губам.

– Кто-то приехал, – шепчу я. – Кажется, несколько мужчин из города. Они чем-то встревожены. Сейчас Пул с ними разговаривает.

– Может, они приехали за Джонсоном, – говорит чей-то голос из глубины комнаты.

Я не узнал, кто говорил, но думаю, что это не такая уж безумная мысль. Многие мальчики мечтают о том, чтобы Джонсон получил по заслугам. Я киваю, не зная, что еще сказать.

Саймон, кажется, теряет интерес к происходящему, подходит к одному из окон и выглядывает на улицу. Я жду, что он скажет что-то про снег, но он удивляет меня.

– Надеюсь, с Бартоломью все в порядке, – говорит он, стоя так близко к окну, что от его дыхания запотевает стекло.

От его слов мне становится стыдно. По правде говоря, я совсем забыл о нем. Уверен, что из-за переполоха священники тоже о нем забыли. Хотя вряд ли это что-то изменило бы. В конце концов, это часть наказания в яме – борьба с силами природы, будь то жара или холод.

Бартоломью просто повезло меньше, чем остальным.

Настигала такая неудача и других. Помню, как Дэвид однажды провел ночь в яме в разгар суровой зимы. Джонсону пришлось откапывать люк от двухфутового сугроба, чтобы вытащить его. Позже Дэвид смеясь сказал, что под слоем снега ему под землей было теплее, чем в нашей спальне. Но на следующее утро я увидел почерневшие ногти у него на ногах, услышал, как он плакал в ванной, думая, что он там один.

Конечно, я ничего не сказал, только похвалил его силу и выносливость. Они уже отняли у него детство, я не мог позволить им отнять и его гордость.

– Уверен, с ним все хорошо, – говорю я в надежде, что моих сомнений никто не заметит. В надежде, что так оно и есть.

– В чем дело? – Дэвид уже полностью проснулся, ноги на полу, глаза насторожены.

Я качаю головой и даю им знак замолчать, чтобы мне было лучше слышно. Голоса теперь доносятся из вестибюля; слова становятся громче, звук нарастает, затем затихает до неясного бормотания.

Дэвид приближается ко мне, прикладывая ухо ко второй створке.

– Похоже, они идут в часовню или в комнаты священников.

Тяжелые торопливые шаги затихают. Через мгновение не слышно ничего, кроме тишины.

Еще несколько мальчиков вылезают из своих кроватей и перешептываются, взволнованные тем, что происходит что-то необычное. Байрон опускается на колени рядом, он выглядит взволнованным, наслаждаясь происходящим. Другие ребята тоже придвинулись поближе, сидят, скрестив ноги или опасливо приподнимаясь на коленях, словно хотят услышать от меня очередную историю. Некоторые встали и бродят по комнате, как лунатики, озадаченные тем, как выглядит их мир ночью. Кто-то выглядывает в окно, с благоговением рассматривая падающий снег. Удивительно, но больше половины мальчиков по-прежнему спят и видят сны, не подозревая о ночных треволнениях.

– Я не… – начинает Дэвид и умолкает.

Он морщит лоб, в глазах у него появляется страх.

– Что? – спрашиваю я.

И тут я тоже слышу.

Еще один мальчик позади меня, должно быть, тоже это слышит. Он стонет в отчаянии, как будто вот-вот расплачется. Мне кажется, и я сейчас зареву.

Но я встречаюсь глазами с Дэвидом. Мы оба вслушиваемся в этот новый звук, который разносится по приюту, наполняя воздух, словно дым.