– Ох…

Не смей плакать, щенок, или узнаешь вкус настоящей боли.

– Брат Джонсон, не делайте этого. Сейчас очень холодно, брат Джонсон. Очень холодно! Я там умру. Пожалуйста. Я умру!

В нескольких футах впереди в землю врыт широкий деревянный настил. В настил встроен подъемный люк, его отверстие достаточно велико для взрослого человека. Рядом с ним в траве лежит веревка, свернувшаяся, как змея. Сам настил сколочен из массивных дубовых досок. К люку приделана ручка из грубого железа.

Именно Джонсон почти десять лет назад подсказал Пулу эту идею, хотя и непреднамеренно. В тюрьме, из которой его вытащили, применяли похожее наказание – в виде одиночного заключения. Только вместо камеры заключенного выводили на улицу.

И хоронили.

Джонсона наказали таким образом только однажды, и одного раза было достаточно. Он лежал в сосновом ящике, закопанный на глубине трех футов, заколоченный гвоздями, и молил о пощаде. Охранники смеялись, забрасывая импровизированный гроб землей. Шутили, что у них плохая память, надеялись, что они «вспомнят, где тебя закопали» и что «воздуха еще хватит до их возвращения».

В гробу Джонсон чувствовал себя хуже некуда. Властная мать вселила в него неистребимый страх замкнутого пространства. Когда крышку гроба заколотили, его охватила жуткая, всепоглощающая паника, испепеляющий ужас разрывал его изнутри, словно лев, вырвавшийся из клетки.

Когда Джонсон рассказал Пулу об этой форме пыток, применяемой к непослушным заключенным, старый священник предложил аналогичное – хотя психологически и не столь травмирующее – наказание для детей.

За пару недель Джонсон вместе с несколькими мальчиками постарше, жившими в то время в приюте, вырыл в земле траншею размером с две могилы. Получилась яма глубиной восемь футов, длиной шесть футов и шириной четыре фута. Чтобы стены не обрушились, они как следует утрамбовали землю, стерев руки до крови. Джонсон собственноручно сколотил настил над ямой. Доски так прочно вросли в землю, что для того, чтобы их убрать, пришлось бы разрубать их топором.

Долгие годы яма выполняла свое назначение. И пока стала причиной только одной смерти. Маленький слабенький мальчик заболел после того, как целый день и ночь провел под землей. Вскоре после этого он умер. У него была такая сильная горячка, что даже в комнате, в которую его поместили на карантин, стало теплее. Сам Джонсон ненавидит эту проклятую яму и сожалеет о том дне, когда он подсказал Пулу эту идею. Оказаться запертым в темноте, под землей – это хуже смерти.

Он знает это по своему опыту.

К счастью, яма использовалась редко, превратившись в средство устрашения, как и было задумано.

Однако в последнее время наказания ямой становились все более регулярными.

Жаль, думает он и опускает Бартоломью кногам. Он так крепко сжимает узкое предплечье мальчика, что тот снова начинает скулить и вырываться. Зря старается, все почти кончено.

Джонсон опускается на колени, свободной рукой хватается за ручку люка и тянет вверх. Люк со скрипом открывается. Надо бы заменить старые петли, думает он и отпускает ручку. Дверца с грохотом ударяется о настил.

Джонсон резко встряхивает Бартоломью, пристально смотрит ему в лицо.

– Хочешь по-хорошему или по-плохому?

Бартоломью смотрит на Джонсона широко открытыми глазами, полными страха.

– Я умру, Джонсон, – бормочет он, понимая, что слова бесполезны, но он все равно не может их не произнести. – Вечером начнется снежная буря. Я умру от холода.

Джонсон крепко хватает мальчика за руки и тащит к отверстию люка.

Внизу его не ждет ничего, кроме тьмы, холода и кишащих в почве насекомых. Джонсон бросает веревку в яму, другой конец привязывает крепким узлом к одной из досок. Он наклоняется и смотрит мальчику в глаза.