Моя мама и две незамужние сестры, одна беспомощный инвалид и обе намного старше меня, оказались без средств к существованию. В этом трудном положении один старый юрист – друг семьи, но, как мне кажется, не обладающий деловым чутьем, – посоветовал моей матери заложить усадьбу и использовать полученные средства на жизнь. Казалось, это выход, потому что три одинокие женщины не способны зарабатывать на жизнь по-другому.

Когда средства от заклада были истрачены, усадьбу заложили вторично, потом еще раз, и, хоть жили они просто и экономно, за двенадцать лет усадьба настолько обросла закладами, что почти потеряла номинальную стоимость. Из зарплаты второго лейтенанта мало что можно сэкономить, но я умудрялся немного посылать домой, однако это только отодвигало неизбежный кризис. Дядя Саймон, когда вспоминал о моей маме и сестрах и когда у него были деньги, был бессилен помочь; в финансовом отношении он очень непрактичный человек, а на его изобретения нужны такие большие средства, что он беден почти так же, как я. Он очень неразумно отказывается от коммерческого использования своих изобретений.

Естественно, условия дома становились все тяжелее, и наконец человек, владеющий закладными, известил мою мать, что в следующий раз, примерно через четыре месяца, лишит ее права выкупа. Таково положение у меня дома, и можете себе представить, мои друзья, каким это делает меня несчастным. По мере того как приближалась печальная кульминация, я отчаянно пытался найти средства, чтобы помочь семье. Я думал об этом днем и ночью. И Чака предложил один способ. Вероятно, это отчаянное предприятие, но это шанс, и я решил использовать его.

Он помолчал несколько мгновений, и никто из нас не решался заговорить, хотя все мы очень заинтересовались его рассказом.

– Девять лет назад, – продолжал лейтенант Аллертон, – когда я был мичманом на «Мэриленде», мы шли вдоль восточного берега полуострова Юкатан. Однажды вечером мы увидели маленькую лодку, быстро приближавшуюся к нам. В ней сидел юноша бронзового цвета, обнаженный, если не считать набедренной повязки. Его преследовало множество лодок, в которых сидели туземцы и выкрикивали проклятия своей сбежавшей добыче.

Наш капитан приказал спустить шлюпку, меня послали в ней, чтобы я встретил беженца и принял его на борт. Мы успели поднять его на борт раньше, чем подошли туземцы, но они осыпали нас мириадом отравленных стрел, и только залп наших людей заставил их в панике отступить.

Молодой человек, которого я спас, это Чака. Он как будто считает меня своим особым защитником и так привязался ко мне, что капитан разрешил поместить его в моей каюте, где мы вскоре стали друзьями. Чака очень умен, что, несомненно, вы и сами заметили. Я научил его говорить по-английски, а он научил меня языку майя. Когда несколько месяцев спустя меня перевели на другой корабль, я взял Чаку с собой и оформил его как матроса. Мы вместе уже девять лет и стали близкими друзьями.

Он посмотрел на майя, и тот серьезно кивнул, подтверждая слова лейтенанта.

– Я узнал историю Чаки, как он узнал мою, – продолжал Аллертон. – Мой друг – царственный принц племени ицтекс, единственного туземного племени Юкатана, которое не подчинилось испанским захватчикам в шестнадцатом веке и остается непокоренным до сего дня. Это племя живет в обширных горах Юкатана, вблизи Большого озера, и вождь племени ицтекс аткайма обладает такой же властью, какой когда-то обладали инка в Перу или касики ацтеков. Чака – старший сын правящего аткаймы и к этому времени мог бы уже сам стать аткаймой, правителем своего народа, потому что его отец был стар, когда Чака покинул его. Семья правителя священна, считается, что она происходит от солнца, и каждый из пятидесяти тысяч подданных аткаймы без колебаний отдаст за него жизнь.