Кончилась Великая Отечественная война. Страна залечивала раны. Он, мальчик из бакинского пригорода, с южной юношеской мечтой в сердце приехал в огромный чужой холодный город под названием Москва. Сдал экзамены на «отлично», осчастливив не только себя, но и всю многочисленную бакинскую родню, а взяли на его место сынка какого-то, сука, начальника. Это была его обида на всю жизнь. И он не говорил «сука», он говорил «синяя курица за рубиль двадцать». Так он называл нас, тупариков, когда мы не занимались. И ещё он говорил, отправляя своего ученика за дипломом в МФТИ: передай им привет от Сурена. Ученики уезжали и поступали. Все! И именно в Бауманку. А он жил в третьем микрорайоне города Баку, в соседнем подъезде, и преподавал в средней школе номер 14 нам, великовозрастным балбесам.

Однажды, придя домой из школы, я застал его у нас дома. Он разговаривал с мамой. Увидев меня, он засобирался домой.

– Вы подумайте! – на пороге сказал он и ушел.

– Мам, я ничего не сделал!

– Сурен Исаакович предложил готовить тебя в институт…

– МФТИ!

– Да! И сказал, что денег не возьмет.

– Вот это да!

У мамы слезы на глазах. О каком ещё счастье можно мечтать для своего дитя? Отец чуть ли не плясал от радости.

– Человеком будет!

Ну, и мне было в общем-то нормально. Математика – это было то, что давалось мне без всякого труда и напряжения. Легко и просто. Как лёгкий Каспийский бриз. Девятый класс подходил к концу. Надвигалось жаркое лето и пора безделья. Мой друг, музыкант, играл в ансамбле и ездил на репетиции на другой конец города. Встретив меня на улице, позвал послушать их концерт в ДК им. Ильича. Мы поехали. Народу было тьма тьмущая, от мала до велика. Родственники, родственники родственников, друзья и друзья друзей и их родственники. Это же Баку. А выступали их дети. Я был горд тем, что я знаком с другом-музыкантом. Хлопал громче всех и кричал «Браво!».

Наступил антракт. Все выплеснулись из огромного зала в ещё более огромное фойе. Сталинский ампир, знаете ли. Колонны терялись в темноте потолков, с которых свисали ещё довоенные люстры. И фрески, фрески, фрески. Сикстинская капелла, мать её. В этом здании, как я потом узнал, располагался госпиталь, где выздоравливал мой раненый дед и где он познакомился с медсестричкой, которая стала моей бабушкой. Тесно жить на этом свете. Так вот, гуляю я по необъятным просторам судьбоносного здания и вижу объявление: Идёт набор в Молодежно-Эстрадный театр (МЭТ). Третий этаж, комната 78. И чего-то подумалось мне: лето длинное, делать нечего, море надоест быстро, и чего бы не поржать?

Закончился концерт, и я к другу.

– Слушай, а что это за МЭТ?

– Это театр!

– Я понял. А можно туда попасть?

– Запросто! Мой папа дружит с его руководителем! Па-а-ап!!!

А папа его был худруком ансамбля. И все как-то так сложилось… Родители мои тоже обрадовались, что я пристрою свою дурную энергию и не буду слоняться по улице и пролеживать на диване.

– И как раз с сентября начнёшь заниматься с Суреном Исааковичем.

– Да! – сказал я, свято в это веря.

Все хотели, чтобы я стал человеком и инженером-конструктором. И я хотел быть человекоинжероконструктором. Мой отец хотел быть конструктором, но что-то там в молодости у него не состыковалось. Теперь конструктором должен был стать я! Мечтал конструировать летательные аппараты. По стопам, так сказать… Ну, а устраивать ржаку можно и за кульманом, управляя рейсшиной и орудуя рейсфедером…

Ещё одна история про папу. Папа хорошо рисовал. Мог на глаз провести прямую без линейки с точностью до миллиметра. Он так затачивал карандаши бритвой, что их можно было выставлять на ВДНХ рядом с «Рабочим и Колхозницей». У нас дома всегда было множество разных заточенных карандашей. И цветные, и простые. Я сказал, что папа хорошо рисовал? Да, только делал он это редко, когда я был маленьким, а потом совсем перестал. Я помню его рисунки простым карандашом. Это были шедевры графики… Мне тоже так хотелось. И вот мне лет десять. Я рисую свой шедевр. Кажется, это был корабль в бушующем море. Ну, мне так хотелось. И, закончив рисунок, я побежал к папе.