– Теперь надо прикрутить что-то по музыке и скомпоновать, ты подумай пока. Так чего тебе с зубами делают?

– Чего делают… Померили! Завтра обещали надеть уже насовсем. Не уверена, что переживу эту процедуру. Шлушай, по-русски тоже красиво… странно, почему он пел по-русски?

– Армянин, вот и по-русски. И опять с мучениями?

– А то! Армянин, поэтому по-русски, логично. Глубоко под дёсны засунуть надо…

– Бе… – Юрка поёжился. – Зато будешь как с родными.

– Мне кажется, надо начать со звука падающего самолёта, потом песня… На её фоне выхожу я… в чёрном, с золотистым шарфом в руках… Или нет, на шее. Или в руках? Пусть в руках… И говорю начальные строчки, потом надеваю шарф на шею, меняется свет – лёгкий, разноцветный, меняется музыка – тихая, лёгкая, и я читаю разговор с Лисом… Потом опять меняют свет и пускают запись Азнавура, и уже дочитываю финальный кусочек и кусочек биографии Экзюпери. Я надеюсь ещё, наш режиссёр Елена Дмитриевна мне что-то подскажет, она ж меня сегодня слушать будет… Вот! И ты тоже приходи, послушаешь… Хочешь?.. – Женька перебралась к Юрке на колени. – Или ты другого хочешь, мой мужикальный редактор?

– «Мужикальный редактор» – это пять! Ты хотела сегодня утром, чтобы я напомнил про наш пятничный «бутерброд»… – Юрка ловил губами Женькино ухо. – А тихая и лёгкая музыка – это какая?

– Да-а-а-а, «бутерброд»! Я хотела тебе сказать, было потрясающе… Я к этой позе отношушь шкептически… Ну классика же. Особых ощущений нет, а тут их было штолько! Окажывается, и клашика может быть даже ничего. Правда-правда. – Женька поразминала губы и поцеловала Серова в нос. – Вот ни черта мы не умеем шерьёзным жаниматься, всё наш на глупости тянет…

***

У Саши Лоскутникова умерла тёща. Два месяца назад её привезли к дочери умирать. У бабушки диагностировали рак в последней стадии. Мучилась она, слава Богу, недолго…

Юра и Саша дружили давно, хотя Лоскутников человек совершенно другой, не айтишной среды, нефтяник, но связала их общая любовь к истории. Юрка частенько захаживал к Саше посидеть за рюмочкой, и Татьяна, Сашина жена, неплохо его знала. За любовь Серова к белым шарфикам, тонким галстучкам и затемнённым очкам в металлической оправе она называла его пижоном. Юрка не обижался, пижон так пижон…

И вот у них в доме умер человек. Таня была подавлена и совершенно недееспособна. Саше надо было помогать. Хотя бы поддержать. И Юрка временно выключился из процесса подготовки к конкурсу.

Хоронили Ирину Николаевну на поселковом кладбище. В Северном Юра прожил двенадцать лет, но на кладбище оказался впервые. Не то чтобы у его из знакомых никто не умирал, просто обычно тела увозили на Большую землю, тот самый пресловутый Груз 200. Ирину Николаевну везти было некуда, из родственников у неё оставались только Таня и сын Геннадий, который пребывал в местах не столь отдалённых, но на похороны, кстати, приехал, отпустили под подписку.

Похороны на Севере в конце апреля дело предсказуемо непростое. Промерзшая за полгода земля ещё не оттаяла и лопатам не поддавалась. Да и не земля это, а чистый суглинок. Однако героические кладбищенские работники за сутки яму вырыли. Пятеро специалистов из Северной нефтяной компании и несколько человек с работы Татьяны составили похоронную процессию, гуськом двинувшуюся за гробом. Шли медленно, ноги разъезжались, приходилось постоянно держаться друг за друга. Под первым весенним солнцем суглинки успели подтаять и превратиться в жидкую, скользкую грязь…

Хоронили быстро. Пронизывающий ветер не позволил затянуть прощание. Кладбищенские спустили гроб и, сноровисто забросав яму, установили временный крест.