– А, ну тогда никем я не стану… – расстроился Умбра.

– Знаешь, – обратился к Умбре Астра. – Я тоже вряд ли стану призраком, но был бы не прочь им стать хотя бы на денёк. Я бы тогда бродил по всей земле, ни о чём не тревожась, не страшась ни холода, ни разбойников, ни случаев – ни счастливых, ни несчастных. Побывал бы там, где нельзя и можно. Попал бы туда, куда закрыта дорога обычному кинокефалу. Узнал бы, что же там на самом деле творится за ширмой базы отряда доктора Цингулона. А ещё хотелось бы увидеть, что там, в самой глубокой точке океана, прикоснуться к солнцу, погулять по неизведанным планетам…

– Астра, – обратился вразумительным тоном к нему Репрев, прервав, – тебе что, Коридора мало? Что ж, мечты сбываются. Сдаётся мне, став привидением, ты и тогда не дашь никому покоя. И что же ты там собрался найти, за ширмой базы отряда доктора? – спросил он насмешливо.

– Смейся сколько хочешь. Я всего лишь поделился своими мыслями, – обиделся Астра.

Искатели шли по холмистому плато, шли долго и не видели ничего, кроме бесконечных лугов однотонной, высокой, по колено, травы, от которой уставал взгляд и клонило в дрёму. Лишь кое-где белели неаккуратные брызги болиголова, тысячелистника и пастушьей сумки да фиолетовыми огоньками зажигалась крапива. Росинки – чистые каменья – скатывались, дробясь, с выгнутых стрел травы на одежду – одежда промокала, словно под дождём, тяжелела и тянула к земле. Жутко хотелось снять с себя всё, выжать и высушить.

Когда искатели взобрались на утёс, между редеющими рядками краснолицых сосен им открылась захватывающая дух картина: в невосходимой высоте беззастенчиво обнажались алые, как сосцы, горы; перед горной грядой пылал пожаром золотой дворец. Пылко приобняв сосенку и повиснув на ней, как бы падая спиной назад, окрылённый, с широко открытыми ясными глазами, Астра подбежал почти к самому краю утёса. Ветер бродил в шерсти, насвистывал в ухо наговоры. К Астре поспешил присоединиться Умбра – Агния отпустила его, но каждый шаг провожала беспокойным взглядом.

– Будь я ласточкой, так бы и полетел, – подставив лицо ветру и закрыв глаза, мечтал Астра; он расправил руки и крутил ими, правил, как крыльями, словно взаправду летал, словно взаправду бесстрашно скользил в обрыв, бесстрашно, потому что знал, что в нём жила дарованная артифексом сила полёта, которая не даст ему разбиться, которая снова поднимет его в небеса.

– А почему ласточкой? – спросил Умбра.

– У нас они вили на балконе гнёзда. Ласточки так пронзительно пищат… Если бы меня спросили, как выглядит воля – я бы ответил: послушайте, как кричат ласточки, и вы всё поймёте. Но я бы не отказался быть и колючкой. Каждое утро в тишине встречать с этого утёса рассвет, вечером – закат, лишь бы никто меня не срубил и не отнял этой красоты. А вообще, сбросить бы тесную грубую кору и острые шипы, заплестись бы обратно в семечко и подслушивать, сидя в земле, как звучит мир.

– Ласточкой быть веселее, – не согласился Умбра.

– Может быть, Умбра. Может быть, – с печальной улыбкой ответил Астра, и тут он увидел, как дракончик тянется варежкой к цветку с пушистыми, как кошачья лапа, серебристыми лепестками – благородной красоты и тихой нежности цветок пах прохладной свежестью. Присев напротив, Астра спросил:

– Хочешь сорвать?

– Да, хочу подарить Агнии, – смущённо ответил он Астре на ушко, и дальше они отчего-то переговаривались вполголоса: – Цветочек – как с луны, красивый, и мама тоже красивая.

– Хм, как с луны, говоришь… Возможно, они даже родственны, близки – луна с этим горным цветком. Есть в нашем мире такая красота, которой стоит касаться одним лишь взглядом. Её смеют любить одновременно и никто, и каждый. Но зачем же сразу срывать эту красоту?