– Мадаленна! Посмотри, сколько времени!

Мадаленна безмятежно взглянула на часы – те показывали ровно десять утра, и от души рассмеялась. Внутри нее теперь бушевал не океан, а покачивались спокойные волны, и ничто, даже милый Джон со своими скачками, не могло нарушить ее умиротворения. Она быстро вскочила и, поцеловав оторопевшую Аньезу, спокойно прошагала от двери до умывальника. Вчерашний разговор и правда придал ей сил и решимости, а сегодняшний сон только укрепил в правильности ее намерений, а потому она нисколько не волновалась. Холодная вода приободрила ее и разогнала сонный дурман, и когда Мадаленна посмотрела на своей отражение – розовое и умытое – она решила про себя, что день, несмотря на все, что могло бы случиться, все равно будет хорошим. Часы с кукушкой прокричали десять минут одиннадцатого, и она вспомнила про платье. Миссис Бэфсфорд не соврала, и сверток с готовым платьем лежал тут же, на чистом стуле около кухонного стола. Добрая Джоанна догадалась, что наряд стоило спрятать от вездесущей Хильды, а потому наверняка попросила добрую Полли припрятать платье среди почты прислуги. Оставив благодарность старой горничной, Мадаленна вбежала через ступеньку обратно в комнату и нетерпеливо развернула тонкую оберточную бумагу. Платье было еще прекраснее, чем она успела его запомнить, и по одобрительному взгляду Аньезы, Мадаленна поняла, что не прогадала с выбором. Синий бархат изредка переливался темно-бирюзовым на утреннем солнце, и пока мама завязывала ее волосы в тяжелый узел, она искоса посмотрела на себя в зеркало. Там стояла все та же знакомая фигура, и Мадаленна с облегчением вздохнула, узнавая себя – она хотела видеть себя в платье, а платье на какой-то другой, пусть и более красивой, но такой чужой, особе. Это был ее немного кривой нос, ее слишком высокий лоб, ее большие глаза; это была сама Мадаленна Стоунбрук в красивом платье, которая первый раз в своей жизни выходила в свет. И нисколько не волновалась.

– Ты прекрасно выглядишь, милая. – улыбнулась мама и поправила пояс. – Тебе очень идет этот цвет.

– Миссис Бэсфорд сказала то же самое. Тебе правда нравится? – она резко повернулась к маме и заглянула ей в глаза, словно стараясь найти что-то очень важное.

– Очень. Мне очень нравится платье, и моя дочка в этом платье. – что-то очень важное все-таки нашлось, и Мадаленна крепко обняла Аньезу в ответ. – Ты как-то слишком быстро выросла. Я даже и не успела заметить.

Голос Аньезы немного сорвался, и она склонилась над сумкой, стараясь укрыться от дочери. Мадаленна в тревоге взглянула на маму и застыла на месте. Слезы Аньезы всегда приводили ее в странное и страшное состояние – все внутри будто ломалось, и она не знала, что ей делать. Она напоминала себе картонную куклу, у которой все отрывалось и ломалось, а сердца не было и вовсе. И умом она понимала, что надо обнять и успокоить маму, сказать, что все будет хорошо, но она никак не могла приказать себе сдвинуться с места и стояла как парализованная, потому что слезы мамы означали, что все рушится, и спасения нет; потому что если начинала плакать мама, значит, все плохо, и темнота медленно накрывает все вокруг.

– Мама, для тебя я всегда буду твоей дочкой.

Но сейчас Мадаленна была взрослой; по паспорту она была взрослой уже как три года, а взрослые решаются на серьезные поступки; взрослые переступаю через свои страхи и принимают слабости своих близких, как бы те не казались им концом всего, что привязывало к сладкой беспомощности под названием «детство». Мадаленна обняла Аньезу, пригладила ее рассыпавшуюся прическу и достала из кармана носовой платок – у взрослого человека всегда в кармане должен был лежать носовой платок для другого.