В сообщении он подписал, кому посвящено стихотворение, и под самим стихотворением напечатал свои имя и фамилию: Даниил Гришин.

Не прошло и нескольких секунд после отправки поэтических строчек, как ноутбук негромко «булькнул»: «Вам сообщение».

Сердце сжалось: «Уже ответ? Так быстро?!»

Сообщение было не от Людмилы. У того, кто отправил его, на страничке не было совсем ничего: ни одной фотографии, ни одной новости, никакой информации, кроме даты рождения, скорее всего выдуманной, и придуманного имени – «Какая есть».

А в сообщении было написано: «Ты мне тоже нравишься».

«Тоже?! – удивился Данька. – Почему – тоже?!»

Людмила стояла у входа в школу. Не у дверей, не у крыльца – чуть поодаль: несколько шагов вправо – там было очищенное от снега место; слева школьный дворник ещё работал лопатой.

Снег сыпал вечером – недолго. Ночью небо было тёмным, но чистым. Когда Данька писал стихотворение, он выглядывал в окно – видны были звёзды. А утром снова повалило. И, главное, ветра особенно не было! Однако снежная туча наползла на городок…

– Мне никто и никогда не писал стихов, – Людмила покачивала головой, не то удивляясь, не то разминая шею – так показалось Даньке. – Ты меня впечатлил, – голос девушки был одновременно бархатным и строгим; так Даньке казалось или было на самом деле, он не понимал.

Людмила сама подошла к нему. Первая. Ждала! Его!! Даньку!!!

– Приходи сегодня ко мне домой. Вечером. В шесть часов. Я хочу, чтобы ты прочитал своё стихотворение вслух. Мне. Адрес знаешь?

– Улицу и дом – да, – согласился Данька про адрес. – Номер квартиры – нет.

– Двадцать вторая, – улыбнулась Людмила улыбкой, от которой Даньку бросило в дрожь. – Второй этаж. Номер на двери есть – не ошибёшься. С домофоном, надеюсь, справишься – я открою.

– У-гу, – Данька смог выдавить из себя два звука.

– Ну, тогда до вечера, – Люда улыбнулась снова, подняла правую руку и, прощаясь, подвигала пальчиками; она была без перчаток, и в свете из школьных окон Данька смог понять, что ногти у Люды покрашены лаком в алый цвет.

Строчки – нелепые, но искренние – сами выплеснулись из головы наружу:

– Обалдеть! – округлила глаза Люда. – Это ты прямо сейчас?!

– У-гу, – снова бесформенно отозвался Данька.

– Запиши! – потребовала Людмила. – Вечером и это стихотворение прочитаешь.

В школу она не зашла – забежала. Распахнув дверь, на мгновение остановилась и, прежде чем зайти внутрь, ещё раз помахала Даньке.

А Данька ещё долго стоял на улице, не решаясь сделать несколько шагов к ступенькам, которых коснулись ЕЁ сапожки. Сердце колотилось так, будто пробежал стометровку – подряд раза три или четыре. Лицо горело, и стёкла очков туманились и застывали.

В школьный двор заходили толпы ребят: младшие, средние, старшие – вперемежку. Кто-то опять заметил – про Даньку:

– Видишь, снова про шахматы думает! Ненормальный, но умный.

Протопал Кучков, кинув на Даньку не подозрительный – злой взгляд.

Проходили одноклассники – кто-то не спеша, кто-то торопясь. Снежана, Есения и Дарья что-то обсуждали – ранцы-сумки за плечами, в руках смартфоны; увидев Даньку, захихикали и вприскочку, словно горные козы, заскочили на крыльцо, забежали в школу.

– Ты не заболел? – голос, раздавшийся рядом, заставил Даньку вздрогнуть.

– Что?!

– Вид у тебя… болезный. Словно жаром пышешь…

Данька глянул поверх застывших очков – этаким «профессорским» взглядом. Рядом стояла Маша – соседка по парте.

– Ты со мной почти три месяца не разговаривала. Что произошло?

– Три минуты до звонка, на урок опоздаешь, – щёки у Маши алые – бежала, обдало ветром, морозцем; шапки на голове нет – капюшон пуховика: пуховик серый, капюшон серый, из-под капюшона на лоб светло-русыми волнами завитые прядки чёлки.