Людмила & Руслан. Побасёнки из костюмерной Игорь Масленников
Отошедший от дел в новые времена писатель Влад Михайлик слывёт в деревне Стойлово среди дачников из Москвы, Твери, Петербурга и Новгорода записным рыбаком. Деревенька небольшая. Ютится между густыми сосновыми лесами и пашнями, медленно зарастающими иван-да-марьей, иван-чаем и одуванчиками. Нет в этих краях только борщевика – бог миловал! Некоторые избы пустуют, откровенно предлагая себя купить.
Литератор с берегов полноводной Невы в синей велюровой шляпе, коричневом плаще-болонье и резиновых зелёных сапогах сидит с бамбуковой удочкой на брёвнах развалившегося совхозного моста, по которому в недобрые советские годы ходили комбайны, жатки и сеялки. Теперь здесь тишина. Ничто не пугает снующих в мелкой, но быстрой и студёной речке Чугунихе гольцов, уклеек и пескарей. Есть в Чугунихе и бойкие серебристые голавли, но писатель не хочет тратить время на рыбацкие интриги и хитрости – кто кого.
Под косогором рядом с домом писателя после каждого весеннего разлива Чугунихи образуется старица. Рыба в ней не водится. А вот лягушек – видимо-невидимо. Полезные твари – питаются комариным мотылём. Синие стрекозы трепещут над старицей и тоже ловят комаров. Райские места!
Когда писатель с коромыслом и двумя вёдрами чистейшей воды поднимается от колодца возле старицы к своему дому и смотрит на окружающий мир, его «лошадиное» узкое породистое лицо выражает восхищение – действительно, рай!
Местные пацаны пользуются на Чугу нихе бреднем, но писателю это не нравится. Особенно слово «бред», ибо он относит себя к изобретённому им литературному стилю «делириум», то есть по-русски «бред».
«…Когда мы были молодыми и чушь прекрасную несли…» Вот это слово из песни он и вынес в определение своего стиля – «чушизм». А слово «бредень» путает рыбу с литературой и выводит писателя из себя…
Чушь прекрасную нести! – это современно…
Влад коротает одиночество. Его семья – жена Наина – профессиональная портниха и их дочь модельерша Людмила – постоянно обретаются в Ленинграде-Петербурге. Модное ателье «KAFTAN» им не принадлежит, но доход приносит, что позволяет «папочке» жить в творческом одиночестве от снега до снега. Родственники – редкие гости в его аркадиях. Друзья тоже… Впрочем, за долгую жизнь писатель так друзьями и не обзавёлся. Мечты, планы, смелые проекты роятся в его седой продолговатой как тыква голове, но увы!.. То ли малокровие, то ли прыгающее атмосферное давление плохо влияют на творческий потенциал. Писать ему не хочется…
Влад заботится о своём обеде. Дура-мелочь в Чугунихе клюёт на славу. Одним червяком можно надёргать с десяток рыбёшек…
Потом он их чистит…
Потом жарит на постном масле…
Потом ест, запивая разливным кислым столовым вином, которое он еженедельно покупает в автолавке у весёлой продавщицы и шоферюги по кличке Гречка.
Места исторические. Вот, например, руины скотного двора, построенного перед войной на месте сгоревшей барской усадьбы (её спалили цыгане в знак протеста, когда советская власть попыталась сделать их оседлыми). Эти руины таили в недрах окаменевшего навоза и чернозёма следы прежней жизни – фарфоровые черепки чайных сервизов, осколки хрустальных бокалов и ваз, синие изразцы – фрагменты голландских печей… Писатель нашёл там однажды серебряную чайную ложку, потемневшую от времени и невзгод. Он её почистил зубным порошком, но пользоваться не стал – мало ли кто брал её в рот.
Живёт писатель в ладной небольшой избе, купленной у попадьи Ирины Фёдоровны Москвиной.
Атеист Никита Хрущёв на пути к коммунизму добрался и до здешней сельской церкви. Её заколотили. Священник отец Андрей был переведён епархией куда-то, но его жена никуда ехать не хотела, она увлекалась пчеловодством и предательски бросить пасеку с десятком пчелиных семей было выше её сил.
В заколоченную церковь повадилась районная молодёжь на мотоциклах. Среди дворянского праха времён давней Отечественной войны с Наполеоном, вскрывая саркофаги, ребята временами находили – кто золотой крестик, кто какую-нибудь медальку, а то и орденок. Кому-то досталась даже шпага в серебряных ножнах…
Попадья Ирина Фёдоровна торговала своим мёдом, лечила травами стойловских обывателей от мелких болезней, гадала – кому на картах вдали от икон, кому на кофейной гуще, и, наконец, увы, состарилась. Нищета перестроечных времён заставила её продать избу и уехать в районный приют. Дом с опустевшими ульями и баней по-чёрному достался писателю Михайлику по дешёвке.
Получил он в прибавку и огромного рыжего в полоску кота, конечно – Леопольда, которого он звал на польский манер Лёдей – большого охотника на мышей. Мелких, как редиска мышат Лёдя съедал сам – целиком, с лапками и хвостами, а крупных складывал перед новым хозяином – ровными штабелями. Простонародную серую рыбу из Чугунихи Лёдя не ел.
Рыбу ел Владислав Евгеньевич…
Временами он садился перед своим бюро, которое он устроил на чердаке между слуховым окном и кирпичным белёным «боровом» – дымоходом, важной деталью русской печи.
Когда писатель стал пенсионером, убогие гроши настроили его против нынешней капиталистической системы. Он стал иногда писать сатирические стихи, но не публиковал. Например:
Он переводил с польского стихи, сочинял страшные сказки для взрослых – подражания американским комиксам. Фантомас, Бэтмен, Человек-паук присутствовали в его сочинениях под славянскими именами. Иногда он переиначивал свои старые новеллы в злободневные повестушки в стиле «чушизма», рассылал их по журналам. Увы, потом всё копилось здесь – на чердаке, складывалось штабелями под «боровом»…
Местное население, конечно, его книг не читало, но все знали – их сосед и теперь земляк – известный писатель.
Пытался он заняться садоводством. Польская кровь в жилах подсказала ему – что именно надо иметь от сада – яблоки. Саженцы сортов «Чемпион» и «Гала-рояль» были присланы ему дальним родственником по переписке из-под Гданьска. То ли польская, то ли немецкая рассада-выводок.
И первая же ветреная вьюжная зима, которую он пережидал в тёплом сыром Петербурге, свела на нет всю эту «самодеятельность».
Прижились только ёлочки вдоль забора, которые Владислав Евгеньевич нарыл в ближнем лесу.
…Всё шло своим чередом. Рыба, рыжики на полянке перед развалившейся церковью с опустошёнными склепами, крапива, бузина, калина и черноплодная рябина, треск кузнечиков, роса, туманы, баня по-чёрному, уютный деревенский погост, на котором агностик Влад мечтает когда-нибудь, но не скоро, упокоиться…
Как вдруг весной, в середине апреля, когда всё вокруг решительно зазеленело!..
Влад видит в бинокль из окна своей избы, как посреди заросшего бурьяном широкого поля, на фоне порушенного временем и местными умельцами совхозного скотного двора и руин барской старорежимной конюшни появляется тягач. К тягачу прицеплен зелёный вагончик-бытовка строительного типа с оконцами и дверью, с телевизионной антенной в центре крыши, на четырёх твёрдой резины колёсах.
Влад, бросив жареную рыбу, бежит наперерез захватчикам.
– Бог в помощь… – интеллигентным голосом обратился Влад к вылезшему из тягача мужику. – Чем могу помочь?
– Получил в районе это поле, – говорит захватчик. – Будем ставить коровник… Скотину пригоню на той неделе…
– А не свинарник? – тонко интересуется Влад.
– Молоком вас тут всех залью… Будем знакомы: Иванов!..
– Оригинально… – добродушно пошутил писатель. – Легко запомнить.
– Константин… Можно просто Костя. А это моя жена «Конст…и…туция», – засмеялся новосёл. – Живу по её законам…
– Мария… – представилась жена, выходя из вагончика. – …Северьяновна.
– Михайлик, Владислав Евгеньевич! – в ответ вежливо представился писатель.
– Еще Польска не згинела! – подхватывает шутливый тон новый сосед…
– Эще-эще… – соглашается пан Михайлик, приветливо улыбаясь…
…Укладываясь спать на тюфяки, набитые сеном, застегнув пряжки на входе в армейскую старую палатку, которую они разбили по причине жаркой погоды рядом с зелёным модульным вагончиком, Иванов угрюмо молчал. Жена подала ему кружку чая, кипячённого на чугунной плите в бытовке, кусок пирога с капустой, вкрадчиво заметила:
– Мягко стелет…
…И вот уже шумный тягач, лихо разворачиваясь на поляне, начал совершать рейс за рейсом доставку материалов, инструментов, барахла новых соседей писателя…
…И вот на свет появляется давно забытая портативная печатная машинка («машина до писанья») «Рейнметалл-Борзиг». Обтерев пыль и заправив в каретку лист бумаги, Влад вспоминает свою профессию и приступает к сочинительству.
Пальцы, привыкшие к нанизыванию червя на крючок и к чистке рыбёшек, не сразу стали слушаться… Но вскоре дело пошло.
«Уважаемые руководители нашего района! К нам в Стойлово пришла беда…»
…Вот уже и небольшое стадо с десяток коров, в основном молодняка, переходит вброд мелководную Чугуниху, вызвав панику у рыбной мелочи, привыкшей к покою, тихой воде и роковому общению лишь только с литератором…
Бывший деревенский староста – Пал Палыч, он же бригадир ныне несуществующего «Совхоза имени двадцатилетия Октября», нанялся у новосёлов пастухом. Договорились со стариком про плату – молочными продуктами, пока не начнёт поступать результат фермерского бизнеса – прибыль. В своём сарае староста отыскал колокольца-болтуны, оставшиеся от совхозного стада, приладил их к выям ивановской скотины и теперь округу оглашал приятный звон – увы, не церковный…
