– Хорошие, – поморщилась Наташа.

– А что же? – все больше горячилась Анастасия Харитоновна. – Ты хорошая. Вылетела как птица, а теперь кланяйся: пустите меня в свою квартиру.

На другой день в обеденный перерыв Анастасия Харитоновна зашла домой за дочерью и вместе они поспешили в отдел прописки. Наташа всю дорогу просила мать не волноваться, говорить поспокойнее.

– Ладно, ладно, я знаю, – отвечала Анастасия Харитоновна.

Придя в милицию, она не остановилась возле толстяка с серым холодным лицом, а сразу по узенькой деревянной лестнице поднялась на второй этаж и направилась к двери с дощечкой «Начальник паспортного стола». Какой-то мужчина в желтом кожаном пальто брюзгливо проговорил:

– Здесь очередь, любезная. Подождите.

– Хорошо, хорошо, – негромко сказала Анастасия Харитоновна и отступила в сторону. Минут через пятнадцать она вошла в кабинет начальника. Наташа осталась в прихожей. Из-за двери донесся нервный голос матери: «Медведям в зубы… На краю света… Подвиг». Люди в приемной удивленно переглядывались. Наташа отвернулась к окну, говоря самой себе: «Ой, как это нехорошо, как это стыдно».

Дверь приоткрылась, и мужской голос позвал:

– Наталья Мельникова, зайдите!

Стараясь ни на кого не глядеть, Наташа прошла в кабинет.

– Вот что, – сказал человек в черном костюме. – Напишите заявление, объясните подробно положение, в котором вы оказались, и принесите мне. А вам, – он повернулся к Анастасии Харитоновне, – волноваться не стоит и кричать тоже.

– Нет, вы поймите, два раза дочь ходила. – Она достала из сумочки платок и стала вытирать лицо.

– Ну хватит, мама, – сказала Наташа. – Все ясно.

– Вот именно, – подтвердил начальник и недовольно поджал губы.

Из кабинета выходили молча. Лицо Анастасии Харитоновны было желтым и сморщенным. Плечи сутулились. Наташа впервые заметила, что узкий костюм и черная шляпа с пышным светлым пером уже не подходят матери, не красят ее, как раньше, а наоборот, сильнее подчеркивают неотвратимо надвигающуюся старость. «Нет, это невозможно», – подумала вдруг Наташа, еле сдерживая подступившие к горлу слезы. Она подошла к матери, взяла ее под руку и уже не отпускала, пока не проводила до яркой длинной вывески «Фотография», где Анастасия Харитоновна двадцать шестой год работала бухгалтером.

Через два дня Наташу прописали. Начались поиски работы. Всюду в терапевтических отделениях больниц места были заняты. В здравотделе предложили ей работу в клинике в семидесяти пяти километрах от Москвы.

– Нет, у меня дети, – запротестовала Наташа, – так далеко не могу.

Однажды Анастасия Харитоновна, придя вечером с работы, достала из карманчика листок бумаги с адресом и подала Наташе.

– Держи-ка, дочка… Это профессор один, портрет жены заказывал у нас. Душевнейший человек. Поговорила я с ним о тебе, вот и адресок написал. Велел сегодня же прийти.

– Профессор Федотов? – удивилась Наташа, не веря своим глазам. – Это же замечательный хирург! Нет, мама, я не пойду. Мне неудобно.

– Почему неудобно?

– К такому человеку… и как-то неофициально. Не могу.

Анастасия Харитоновна вздохнула и покачала головой:

– Ой ты, господи, перепугалась, ровно школьница. А ты сходи, тогда и говорить будешь.

После долгих колебаний Наташа все-таки переборола себя и пошла по написанному на листке адресу. На улице Горького она отыскала нужный дом, поднялась на второй этаж и с трепетом нажала белую пуговку звонка. Дверь открылась мягко, без шума. Старичок в полутьме вежливо проговорил:

– Прошу, прошу.

– Мне профессор нужен, – сказала Наташа извиняющимся тоном.

– Очень хорошо, – весело отозвался старичок. – Извольте проходить сюда, раздевайтесь.