Реплика добивает председателя. От Сашкиной наглости он приходит в возбуждённое состояние. Требует доставить его завтра к семи часам – хоть под конвоем! Живописуя меры, которые завтра обрушатся на голову бедного зоотехника, нагоняет ужасу на собравшихся. Переходит на состояние трудовой дисциплины в колхозе. В душах присутствующих зарождается и крепнет ненависть к Скорику, из-за которого они должны выслушивать пламенную речь, обращённую, как им кажется, только к нему.

Утром следующего дня Александр точно в семь в приёмной. Вид имеет скромный, виноватый, сгорбленный. При появлении Зиберова изображает покорность. Виктор Васильевич мигом заводится, вталкивает его в кабинет. За дверью раздаётся крик, похожий на рёв раненого зверя. Слов не разобрать, так как председатель спешит высказать, выкрикнуть сразу всё, заготовленное за ночь, неисправимому члену колхоза.

Ночной «засед»

В приёмной тем временем собирается народ на планёрку. Минуты через три дверь распахивается, из неё вылетает воспитуемый. Останавливается посреди приёмной. На лице полное недоумение. Будто он так и не понял, чего от него хотели, из-за чего весь этот сыр-бор. С этим выражением лица и удаляется.

Специалисты, прислушиваясь к тишине в кабинете, выдерживают паузу, входят. Там они находят председателя, крупными глотками из графина запивающего таблетки: от сахара, давления, головной боли… Все рассаживаются. Виктор Васильевич грустно спрашивает: «Ну что ему надо? Почему? Не понимаю!»

Мне был симпатичен этот парень. Была в нём внутренняя пружина. Мы подружились. Он решил приобщить меня к охоте. Пригласил в «засед». Так местные называли охоту на хищников из засады.

Зимним вечером доехали до места на мотоцикле, спрятали его в лесополосе. Пешком дошли до укрытия, сложенного посреди поля из тюков прессованной соломы. Устроились. Осмотрелись. Вокруг озимое поле, слегка прикрытое снегом. Морозно. Лёгкий ветер разогнал тучи. Большая полная луна залила всё пространство бледным светом. Метрах в пятидесяти от нас неясные очертания тушки павшей овцы. Её Александр доставил заранее. Ждём лису, волка. Тихо разговариваем. Между прочим, спрашиваю, долго ли он будет издеваться над председателем, жалко же человека. Скорик откликается: «У меня с ним особые отношения. Я за три минуты понимаю, что он вам десять часов объясняет». Помолчал. Потом добавляет: «Мне тоже его жалко. Мужик-то неплохой. Другой бы давно меня из колхоза попёр. Ну как ему иначе объяснить, что молоком нужно серьёзно заниматься. Лозунгами надоев не поднимешь».

Он замолчал и стал всматриваться вдаль: «Видишь?» Напрягаюсь, поправляю ружьё, шепчу: «Нет». Сашка осторожно показывает рукой: «Слева». Присматриваюсь. Там появилось чёрное пятно на белом поле. Минута, две, три… Никакого движения. Теряю терпение. Наконец пятно двинулось в сторону падали. Но не прямо, а по кругу, медленно приближаясь к тyшке. Прицеливаюсь. Александр держит меня за рукав: «Пусть ближе подойдёт». Лиса подошла, но стала за приманкой. Её чётко не видно. Ждём. Вот она опять пошла. Обходит свою цель и становится ко мне боком. Он отпускает руку: «Давай».

Выстрел в ночном поле прогремел, как взрыв. Пламя вырвалось из ствола длинным огненным хвостом. Сначала ничего не вижу, Сашка не стреляет – значит, я попал. Бежим в перепуганной тишине. На белом снегу – крупная лиса. Меня колотит от возбуждения. Радости нет предела. Первая охотничья удача. Всё – я охотник. А Саша счастлив, радуется больше меня. По дороге домой он становится говорливым. Всё время спрашивает: «Ну как? Ну как? Ну как?» Рассказывает про свою первую охоту. Говорит. Говорит. Говорит. Смотрит на меня с надеждой, что ему удалось всерьёз заразить меня своей страстью. Как искуситель, заполучивший заблудшую душу. Но он не искуситель, просто охотник. Настоящий.