Я проснулся, сел на землю. Какой отвратительный сон. Помотал головой, отгоняя его. Даже если б приснился Минотавр, рогом пронзающий грудь, мне было б не так страшно. Невдалеке, сидя кружком, тихо беседовали меж собой юноши и девушки. Их поход вглубь острова оказался удачным: все имеющиеся на корабле емкости наполнены родниковой водой, дичи набито столько, что до самой Греции хватит – на супы да на жаркое. Теперь они ждали моей команды на отплытие.

Жестом я подозвал одного из юношей, кивнул в сторону корабля: «Помоги дойти». Когда же он вопросительно глянул на Ариадну, я мотнул отрицательно головой: «Нет, она останется здесь». Юноша не стал уточнять, помог мне взойти на палубу.

Рядом со спящей Ариадной я приказал поставить запас солонины и вяленого мяса, большой кувшин с водой и еще один поменьше – вина. Всего этого ей должно хватить, чтоб дождаться корабля, который я распоряжусь выслать сюда, на остров, как только прибуду в Афины. На глиняной пластине острием меча я выцарапал текст, суть которого сводилась к следующему: прощай, милая, мне было хорошо с тобой, однако, больше мы не увидимся; так, поверь, будет лучше нам обоим – это я тебе пытался донести еще на Крите. Не волнуйся, Ариадна, спокойно дожидайся корабля, он прибудет из Греции в самом скором времени и отвезет тебя домой, на Крит. В конце, подумав, приписал: «От всей души желаю тебе счастья».

Оставалось решить последнее: оставить ли деве меч. С одной стороны, в одиночку на острове без оружия, опасно, меч, даже если и не понадобится, то хоть придаст решимости. Но с другой стороны, не осуществит ли она свою угрозу – покончить с собой. Подумав, я все ж решил оставить – если б и решилась Ариадна на этот шаг, то лишь в моем присутствии, на моих глазах, не иначе.

Чтоб видел я, как из раны хлещет кровь, чтоб смерть ее тяжким грузом легла на мою совесть.

В следующую минуту корабль отошел от берега.

Я раскрыла глаза, и тут же закрыла. Подумала: это продолжение сна: мне снится, что я проснулась, а любимого рядом нет. Открыла еще раз, но вновь никого, лишь воткнутый в землю меч, прикрытая рогожей сушеная и вяленая еда, кувшин с родниковой водой и еще один, поменьше, с вином. А еще глиняная пластина, сразу ее и не приметила. Прочитав нацарапанный на ней текст, я забилась в истерике. С уст сорвались слова гнева и возмущения.

– Какая черная неблагодарность – бросить ту, без которой ему и его дружкам и подружкам быть разорванными на куски. Прав, тысячу раз прав был мой отец, отправляя лживых афинян в пасть Минотавра. Я тоже хороша – не сумела под благородной личиной разглядеть… Тварь, низкая тварь! О боги, неужели вы не заступитесь за меня, слабую и доверчивую женщину, не накажете коварного Тесея со всей жестокостью, на которую способны.

Разумеется, выкрики мои не имели ни малейшего практического смысла. Звуки разлетались по берегу, но никто, кроме ящериц да крабов, коих на том острове было великое множество, услышать их не мог.

Что же делать? Как быть? Выбора нет – дождаться корабль из Афин и отбыть на нем на Крит. Но что я скажу отцу?

Может, такое. Меня, прогуливающуюся по берегу, похитили афиняне и силой затащили на корабль. Ни угрозы – если сейчас же не отпустите меня, отец прикажет убить всех жителей Афин, а сам полис сравнять с землей, – ни обещания большого выкупа – ничего не помогло. А затем… На безлюдном острове, к которому они подплыли за пресной водой, мне удалось убежать от них и скрыться.

Неправдоподобно. Прежде всего: я, царская дочь, не стану прогуливаться по острову в одиночку – только в окружении свиты. Еще: похищать меня афинянам нет никакого смысла. И еще: оставаясь на необитаемом острове, я обрекаю себя на смерть страшную, долгую – от голода и одиночества. Я же на такое не пойду, и отец, хорошо меня знающий, не поверит мне. Страшно подумать, каким может быть наказание. Нет, следует придумать что-то иное.