– Будь по-твоему, милая, поплывем в Афины вместе.

Подобно солнца лучам, разорвавшим темные тучи и излившим на землю свет, радостью воссияло ее лицо.

– О, Тесей, возлюбленный мой!

На третьи сутки пути наш корабль пристал к небольшому необитаемому острову – наполнить емкости свежей пресной водой и, если повезет, раздобыться дичью. Юноши, вооруженные острыми камнями и единственным мечом, девушки с кувшинами на плечах – пошли вглубь острова.

Благодаря снадобью, не позволившему ране загноиться, а главное, богатырскому своему здоровью Тесей чувствовал себя вполне сносно, хотя, не настолько, чтоб бегать по горам и предгорьям в поисках дичи. Опираясь на мое плечо, сошел он на берег и, дойдя до дерева с широкой густой кроной, обессиленный, опустился на землю. Пот струился по его бледному лицу, черные кудри прилипли ко лбу, но глаза излучали радость – еще бы, скоро он ступит на родной берег, и по всей Греции, по всему Средиземноморью разнесется весть о беспримерном его подвиге.

Вскоре, полуденным солнцем разморенные, рука в руке, мы заснули.

Мне приснилось.

Я – хозяин харчевни, расположенной у обочины пыльной дороги, что на выезде из полиса. У меня семья – бесформенная голосистая жена и множество разновозрастных детей, все они помогают мне в хлопотном моем деле. Однако, дело идет не лучшим образом – слишком велики налоги, взымаемые властями в казну полиса. Мне приходится экономить на всем, и даже на прислуге; я тружусь без выходных, без передышек, тружусь на износ. Рабочий день начинается задолго до восхода солнца. Ото сна восстав, впрягаю в телегу осла и еду в ближайшую деревню за продуктами; днем, и до самого позднего вечера разношу по столам еду и питье. Еще я разрезаю бревна и рублю дрова для печи; добываю огонь и разжигаю печь; еще чиню все то, что требует починки; еще разделываю привезенные из деревни свиные и бараньи туши. Но и это далеко не все. Еще я веду книгу прихода и расхода, еще переругиваюсь с женой, ну и конечно, слежу, чтоб не в меру шустрые посетители не покинули таверну, не расплатившись. Всего не перечислить. Готовит еду жена, ей помогает средняя дочь; старшая дочь – она чуть смазливей средней – собирает со столов грязную посуду и относит к близлежащему ручью, там выдраивает ее губкой из морских водорослей. Сын, которому без малого восемь, убирает вокруг харчевни и ухаживает за живностью – курами, гусями, индюками, а также за ослами – двумя нашими и теми, на которых приехали посетителей. Сын шестилетний – у него не по-детски серьезный взгляд – тоже при деле: приглядывает за дочкой самой меньшей, которой всего год.

Сидящие за столом, по большей части из простолюдинов, выпив вина, громкими пьяными голосами орут песни с соленым, а то и пересоленным содержанием. Еще они норовят шлепнуть по заднице лавирующую меж столами старшую дочь. Дочерняя ругань в ответ вызывает всеобщий смех. Я же, вместо того, чтоб огреть нахала по руке любым тяжелым, подвернувшимся под руку предметом, громко смеюсь вместе со всеми – пусть у посетителей моей харчевни останутся о ней самые лучшие воспоминания, пусть возвратятся сюда еще раз и еще, и еще.

«Эй, ты, как там тебя… Тесей, да? – во всю глотку орет некто заросший до самых глаз, исходящий характерным для кожевенников кисло-удушливым запахом, – долго мне еще ждать свой обед? Мой живот – это слышат все, кроме тебя и твоей неповоротливой стряпухи – возмущенно урчит». «Уже несу, – успокаиваю я крикуна, – не злись, почтенный муж, но я не могу быстро ходить, сам видишь – хромаю». «Вот что, бездельник, ты мне обед принеси быстренько, а потом хромай, сколько душе влезет». «А ведь глубокую, до самой кости, рану в бедро я получил в поединке со свирепым Минотавром». «С кем? С Минотавром? А кто это такой, должно быть, самый строптивый из твоих дворовых индюков?» – скалит черные зубы кожевенник и гогочет над своей же шуткой. Ему громко вторят сидящие за столами. Терпеливо выждав, пока стихнет смех, отвечаю, как могу, спокойно: «Нет, друг мой, Минотавр – это свирепый человеко-бык, живший на Крите, в Лабиринте. Ему на растерзание Афины вынуждены были отдавать своих девушек и юношей. В жестоком бою он рогом прорвал мне мускулы ноги, но, несмотря на боль, я сумел изменить ход поединка и убил его». «Вот что, сказочник, ты мне уже порядком надоел, – в сердцах кожевенник сильно бьет по столу кулаком. – Чем кормить словами, ты б лучше накормил обедом; я ведь деньги плачу не для того, чтоб слушать твои бредовые россказни. С Минотавром, человеко-быком он, видите ли, воевал. А я, на пару с Зевсом Громовержцем сражался – знаешь с кем? – с многоголовым чудищем Тифоном. Надеюсь, слышал о таком? Но, будучи человеком скромным, я не трезвоню об этом на каждом углу, каждому встречному да поперечному – вот, мол, оцените доблесть мою». И вновь харчевню сотрясает пьяный смех. Чем грубее, примитивнее шутка, тем выше ей здесь цена.