Держа пред собою укороченный обоюдоострый меч, тревожно вглядываясь в зловещую черноту ходов, я шел первым; на небольшом расстоянии за мной следовала стайка трепещущих афинян. Спиной я чувствовал тревожный стук тринадцати сердец, в кои мне удалось вселить надежду. Самому сообразительному из юношей я вручил клубок Ариадны – пусть разматывает он; мне же следовало сосредоточиться на ином – на встрече с Минотавром.

И вот он выскочил из-за угла, человеко-бык: огромное мужское тело в буграх мускулов; голова быка, тоже значительно крупнее обычной; с толстых губ слетают хлопья ярости, острые чуть загнутые рога направлены мне в грудь. Чудовище столь громадное и сильное, признаюсь, в какой-то момент даже зародило в душе моей сомнение: по силам ли мне будет одолеть его?

От первого выпада Минотавра я сумел увернуться, увернулся и от второго, но за вторым последовал третий, и на сей раз мне не удалось отпрыгнуть на безопасное расстояние – помешала стена; острый рог, пройдясь по бедру, вспорол его. Широкой торопливой струей излилась из раны кровь, вмиг на земле образовалась большая ярко-красная лужа. От боли, от неожиданности я закричал. Одновременно со мной вскрикнули наблюдающие за схваткой афиняне, каждый из них понимал: моя жизнь – его жизнь.

О, Афродита, защитница моя, взмолился я, будь милосердной, не дай упасть мне, обескровленному, ослабленному, ощутить в теле своем рога и зубы отвратительного этого существа.

В очередной раз бросился на меня Минотавр; на сей раз, отпрыгнув в сторону, сумел я схватить его левой рукой за рог, величайшим напряжением сил пригнул к земле, и вонзил в загривок меч. Пришел черед излиться его крови. Страшно взревел человеко-бык, обмякнув, стал оседать. Он еще не достиг земли, когда получил второй удар, на сей раз сбоку в шею, смертельный. Недолгая агония, и застыл Минотавр, застыл навсегда.

Но торжествовать победу мне не пришлось: в глазах вдруг помутилось, стены и потолок Лабиринта, качнувшись, вдруг поменялись местами, после чего их поглотила темень – я упал без чувств, упал рядом с побежденным чудовищем, и кровь из раны моей смешалась с его кровью.

Ночь. Душно. Небо вспыхивает молниями, рокочет, грозится дождем. Мне мало воздуха – задыхаюсь. Может, потому так страшен сон.

Я стою на самом краю пропасти, вижу на дне ее лежащего Тесея. Тело и платье его в крови, он тянет ко мне руки, говорит что-то, но слаба его речь, и разобрать, о чем она – невозможно. Я думаю: мой любимый умирает, и ничем ему уже не помочь, однако я должна спуститься к нему, должна услышать, что он говорит, это очень важно… Но как же мне спуститься – ведь скала почти отвесная, без уступов. Осмотревшись по сторонам, замечаю узкую, доходящую до самого дна ущелья лестницу. Чья это лестница, кто ее сплел, с какой целью? Не имея ответа, даже предположения, начинаю спускаться.

Голос Тесея все тише и тише, только бы не умер до того, как я окажусь рядом. Еще немного, милый, кричу я сверху, не говори, береги силы. На середине пути узкая лестница прокручивается, я оказываюсь спиной к скале, лицом к лежащему внизу, кидаю на него взгляд – нет, это не Тесей, это… О боги, это отец мой, одетый в такое же, как у Тесея, платье. Является мысль: его столкнули. Скорей всего, кто-то из приближенных – все они сокрытые враги отца, желают его смерти, чтоб занять царский трон. Но кто именно? Мне бы только имя этого человека, только имя… Его мне скажет отец. Я продолжаю спускаться.

Вдруг вспышкой мысль: Тесей, это он столкнул отца. Желать смерти Миноса у афинянина больше оснований, чем у кого бы то ни было. О боги, если предсмертные слова отца подтвердят эту мою догадку, как же мне поступить – убить его?