Любят тихо, громко только предают Yuliia Panchenko

Вместо пролога.

Из открытых настежь балконных окон слышался пронзительный крик ласточек. Птицы беспрерывно мельтешили у самых стекол, время от времени входя в опасные виражи. Сидя на подоконнике, Тая наблюдала за полетом одной и той же ласточки – она то пряталась в зазоре между этажами высотного дома напротив, то камнем падала вниз. В такие моменты Тая на мгновение задерживала дыхание – вдруг разобьется? Но, птица взмывала вверх, едва коснувшись брюшком кроны цветущего во дворе каштана, будто сила притяжения была над ней не властна.

Из окна было видно море – сейчас синее, с багряными мазками по глади, оно поблескивало в предзакатных солнечных лучах. Бескрайнее, оно притягивало взгляд, манило теплыми водами. На горизонте виднелось несколько кораблей – скорей всего, те дожидались входа в порт. На отмели, что широко протянулась параллельно линии берега, отдыхали люди – издали не разглядеть было тел, лишь только догадаться, что за движущиеся точки то были.

Тая подтянула к животу ноги, сцепила на них ладони, еще раз обвела взглядом двор и окрестности.

Она выросла здесь – на мирной, уютной улочке, среди буйной зелени и, взметающего волосы порывами, южного соленого ветра. Часто гуляла с мамой по тенистой каштановой алее, собирала плоды в плотный цветастый мешочек, чтобы потом мастерить поделки в школе, или бросаться каштанами из окна в забияку Вовку с первого этажа. Помнится, что метила специально мимо, чтобы ненароком не попасть по вихрастой голове, но парень все равно жутко злился, что какая-то малявка имеет смелость кидать в него крупными, отполированными до блеска каштанами. Родители, прознав о тех шалостях, провели серьезную воспитательную беседу и категорически запретили швырять что-либо из окон, поскольку – шестой этаж, и предметы набирают приличную скорость: можно, к примеру, разбить лобовое стекло соседской машины, или покалечить нечаянного прохожего. Тая кивала, слушая родительские наставления, и стыдливо прятала глаза. Ведь не объяснишь им, что кидала только по соседскому грубияну, и только тогда, когда во дворе никого другого не было, ведь восседай в тени беседки одна из всевидящих старушек, все выяснилось бы уже давным-давно.

В родном районе Тая знала каждую тропку, каждую лазейку. Здесь жили друзья детства, родители тех, кто разъехался по необъятной стране. Иногда она выгуливала ротвейлера тети Иры с пятого этажа, потому что та допоздна оставалась на работе, а нерадивый сын, что так опрометчиво завел большую собаку – вечно мотался по командировкам.

Оставлять всё это: с одной стороны, вроде бы ненужный багаж из старых воспоминаний, знакомств, связей, а с другой – теплые моменты, что уже никогда не повторятся, искорки памяти, что разгораются ярче, стоит увидеть знакомое кривое дерево в соседнем дворе, или надпись на асфальте «Юра – дембель 98»; оставлять это – было искренне жаль.

Тая даже не подозревала, что вот эта квартира, улица, район, выученный наизусть вид из окна – занимают в сердце кусочек, без которого реальность будет уже не «та». Да, будет другая жизнь, новые воспоминания и знакомства – может статься, что и не хуже вовсе, но это будет другое, новое, не то. Исчезнут отметки роста на дверном косяке, что рисовала мама черным фломастером, когда маленькой Тае взбредало в голову померить, насколько выросла за лето, они остались после свежего ремонта, потому что девушке захотелось сохранить кусочек детских воспоминаний – сентиментальных, наивных. Теперь ведь не выломаешь косяк, не унесешь с собой, а все, что осталось от памяти о маме – здесь, в этой квартире.

Ею был пропитан каждый сантиметр их жилища: кружевные занавески, что после стирки надевала на петли, лавируя на шаткой табуретке, кухонные панно, что собирала из разнообразных круп, придавая причудливые формы и вскрывая пахучим лаком. Портрет семейный, где они с отцом счастливые, в обнимку, а Тая – уже подросшая, вытянувшаяся, глядит сурово, поскольку в тот день поссорилась с кавалером. Да, все здесь напоминало о маме, поэтому Тая осталась в этой квартирке, даже когда отец предложил перебраться к нему за город – в свежеотстроенный дом.

А теперь, это жилище пришлось продать. Насильно пришлось безжалостно расстаться со всем накопившимся багажом, раз и навсегда простившись с маминым духом, что витал отовсюду. И это оказалось равносильным тому, что с ней самой еще раз попрощаться: тяжело, до едких слез и тяжелых мыслей.

Тая повертела затекшей за время неподвижности шеей. Да, пришлось продать, потому что надлежало платить по счетам: только она виновата в случившемся, ведь влезла в проблемы из-за своей врожденной доверчивости. Теперь вот наступило время взрослеть: избавляться от архаичных сантиментов, лишней искренности и глупых девчачьих фантазий.

Банк согласился списать долг в счет конфискованной квартиры: отличный ведь район – тихий, зеленый, рядом с побережьем, все удобства поблизости: школа, сад, магазины, транспортная развязка. Пожалуй, даже лишние деньги могли остаться, но это уже Таю не сильно заботило.

Беда была даже не в том, что девушка любила свой дом и не хотела с ним расставаться. Она заключалась в бушующих чувствах Таи – те разрывали девичье сердце. Она отчаянно ругала себя за глупость, злилась. Ненавидела того, кому так опрометчиво доверилась. Кого полюбила за такой маленький срок.

Отец был вне себя – от дочерней глупости, от всего произошедшего в недавнем прошлом. И все же, предлагал деньги, чтобы Тае не пришлось продавать квартиру, даже договорился о выплате, но когда дочь об этом узнала, то категорически отказалась. Пригрозила, что перестанет общаться. После долгих ссор, отец признал право дочери самой решать свои проблемы.

И вот, Тая сидела на подоконнике, смотрела на резвящихся ласточек, далекую, искрящуюся морскую гладь, уже озолотившуюся закатом. Коробки были запакованы и снесены к машине. Осталось собрать мелочевку вроде любимой кружки с щербинкой на контуре, фоторамок, косметики.

Сидела, прощалась. Когда же солнце полностью скрылось за горизонтом, легко поднялась и вышла из квартиры. Потому что по закону она уже была не её.

Встретилась у лифтов с соседкой, на прощание потрепала ротвейлера Киану по лобастой башке, спустилась к машине, что ждала у парадного.

Ключ мягко повернулся в замке зажигания, и Тая уехала, не обернувшись.

Только загадала, мысленно обращаясь к тому, из-за которого все и случилось: «мы с тобой еще обязательно встретимся».

***

Эпизод первый.

Недалекое прошлое. Предыстория.

***

Ты не горюй обо мне, не тужи,-

тебе, а не мне доживать во лжи,

мне-то никто не прикажет:

– Молчи! Улыбайся! -

когда хоть криком кричи.

Не надо мне до скончания лет

думать – да,

говорить – нет.

Я-то живу, ничего не тая,

как на ладони вся боль моя,

как на ладони вся жизнь моя,

какая ни есть -

вот она я!

Мне тяжело…

тебе тяжелей…

Ты не меня, – ты себя

жалей.

Вероника Тушнова (с).

***

– Как вчера отметили? – спросила Тая у напарника.

– Нормально, – в ответ буркнул коллега и отвернулся к окну.

Сигнал светофора как раз зажегся зеленым, и Тая неспешно тронула автомобиль, пристроившись следом за юркой вишневой десяткой. У машины, чьи тормозные огни не зажигались даже перед крутым поворотом, имелась яркая наклейка на бампере, что приковывала взгляд похабным содержанием, и девушка отвлеклась сначала на наклейку, и потом и на дорогу, забыв, что хотела всё-таки растормошить напарника, и хоть как-то его разговорить.

Она не стала обижаться на мужчину за грубый ответ – приятелями они не были, и отчитываться перед ней, как провел свой день рождения, он был не обязан. Краем уха слышала, когда мужчины курили за углом конторы, что вроде бы исполнилось тридцать пять, и что собирались отмечать в ресторане. Её на праздник не приглашали, да и вообще в коллектив приняли если не с враждебностью, то уж с прохладцей и насмешками – точно.

И все же – разъезжая целый день по городу, нужно было о чем-то говорить, иначе время тянулось немилостиво медленно, да и право – нормально ли молчать по восемь часов к ряду. Вот и ступила на запретную территорию, как оказалось – зря. Напарник упорно не шел на контакт, и что было тому причиной, Тая могла лишь догадываться. Может быть, не любил женщин (в том смысле, что разговаривать с ними был не способен, полагая, что женщина годится лишь для трех вещей: ублажать мужчину, рожать детей и содержать дом) словом, привет шовинистам, даешь патриархат. Предполагать подобное было не странно, поскольку такие мужчины попадались на жизненном пути, и при том не однажды. Или же, напарник не любил только её – Таю, кто разберет.

На работе в спину ей часто шипели о «глупости», «не женской должности» и «пробивном папаше», поэтому Тая не особенно удивлялась хамству и грубости со стороны коллег. Она давно привыкла к тому, что люди ее не понимали и не принимали в свои стайки.

Да и что те стайки – разве хотелось попасть в них, обосноваться? Нет. Все, как одна – подобные, где кто-то один самоуверенно сует большие пальцы за ремень брюк, покачиваясь с пятки на носок, и смотрит на других особей свысока. Будь на дворе двадцатый век, еще бы и сплевывали под ноги сквозь щель между зубами, но, окультурились, приобрели налет воспитанности – и пусть тот трещал порой, облезая в самых неожиданных местах, люди все равно мнили себя вожаками стаи. Остальные же – лишенные права голоса по умолчанию, как овцы брели за своим вожаком, безликие, не имеющие собственного мнения, но злые, бесконечно злые. Готовые броситься и вцепиться в горло, рвать, упиваясь вкусом крови, ищущие новую жертву с каждым восходом. Да и нужен ли им особый повод для нападения? Нет. Если рядом кто-то более удачливый, кому посчастливилось родиться в достатке, или кто-то, кто выгодно вкладывает сбережения, строит бизнес, вкалывая до седьмого пота, или просто тот, кто взаимно влюблен… любой подойдет, и кровь его, случись попробовать, будет слаще любого мёда.