Ханнес вошёл в кабинет декана с твёрдой осанкой, хотя и предчувствовал, что разговор будет касаться не научных тем. Виллем Лаан, пожилой профессор, внимательно посмотрел на него поверх очков, прежде чем жестом пригласить сесть.

– Ханнес, – начал он, вздохнув и сцепив пальцы. – Ты наверняка догадываешься, о чём я хочу с тобой поговорить.

– Да, Виллем, – ответил Соомер спокойно. – Догадываюсь.

Декан откинулся на спинку стула и посмотрел на него долгим взглядом.

– Понимаешь, что происходит? Университет сейчас под пристальным наблюдением. У нас уже были вопросы от властей по поводу твоих лекций и исследований. Говорят, что ты слишком вольно трактуешь историю, подрываешь доверие студентов к порядку в стране.

– Я лишь преподаю историю, Виллем, – твёрдо ответил Ханнес. – Моя задача – показать правду, а не приукрашивать её ради удобства или политики.

– Ханнес, ты не понимаешь, – с горечью сказал Лаан, отложив очки на стол. – Если бы это было только ради науки… Но они считают, что твои идеи слишком близки к коммунистическим взглядам. Недавно поступило распоряжение от министерства: вести более жёсткую политику в отношении преподавателей. Они хотят, чтобы каждый из нас подтвердил свою лояльность. Особенно это касается тех, кто подозревается в симпатии к компартии.

– Симпатии к компартии? – Соомер чуть склонил голову, удивлённо приподняв брови. – Я не связан ни с какой партией. Моя единственная приверженность – истине и свободе мысли.

Лаан посмотрел на него со смесью сожаления и тревоги.

– Я знаю, что ты человек честный, Ханнес, но сейчас не время для высоких принципов. Сейчас важно защитить себя. Подумай о своей карьере. Подумай о том, что может случиться, если ты будешь стоять на своём. – Декан сделал паузу, оглянувшись, словно проверяя, что их никто не слышит. – Мне намекнули, что если ты продолжишь эту линию, то тебе, вероятно, придётся покинуть университет.

– Угрожают увольнением? – тихо, но с твёрдостью в голосе спросил Соомер. – Я не могу пойти против своих убеждений, Виллем. Правда не может быть подчинена капиталу.

Декан наклонился вперёд, словно надеясь убедить его в последний раз:

– Ханнес, если ты продолжишь, пострадают не только ты. Среди твоих студентов есть те, кто восхищается тобой. Аделе, например… – Он помедлил, внимательно наблюдая за реакцией Соомера. – Её будущее может быть разрушено, если кто-то узнает о вашей связи.

Имя Аделе словно ожгло Ханнеса, и он резко выпрямился, молча встретив взгляд Лаана. Декан уловил этот порыв и чуть смягчился:

– Она талантлива, но слишком молода, чтобы понимать всю опасность. Ханнес, если тебе не жалко себя, пожалей её. Не допускай, чтобы её имя было втянуто в этот скандал.

Соомер крепко сжал руки, борясь с мучительной внутренней болью. Он прекрасно понимал, что Лаан прав: каждое его действие теперь затрагивало не только его, но и Аделе, её будущее. Но как бы ему ни хотелось уйти в сторону и уберечь её от этого шквала, он знал, что, предав свои убеждения, он потеряет часть себя.

С минуту между ними стояла тишина, затем декан снова заговорил:

– Ханнес, ты понимаешь, что они не успокоятся, пока не получат твоё согласие на "корректировку" лекций. Просто дай им понять, что ты поддерживаешь позицию министерства, и тогда ни твоя карьера, ни будущее Аделе не пострадают.

Соомер молчал. В голове у него вертелись слова Лаана, угрожающая тень сомнений и вина перед Аделе. Он чувствовал, как страх за неё медленно подтачивает его решимость.

– Виллем, – наконец сказал он ровным голосом, – я ценю твою заботу и понимаю, что ты говоришь это не просто как декан. Но я не могу отказаться от правды и своей чести ради того, чтобы угодить власти.