– Тепло. Скоро нужно будет собрать Дро нового шмотья… А то при плюсовой температуре станет в ушанке и пуховике к своей телочке шариться, внимание привлекать…

Я вру Юре и Ярику. Они думают, что иногда по ночам я отправлюсь к Алёне, и поэтому не забирают одежду, которую когда-то дали мне для первого визита.

– Ну да… У меня ветровка «адиковская» где-то валяется. Я всё равно носить её больше не буду.

Зачем я им вру? Не знаю… Алёна-Юля исчезла. С того самого вечера она старательно избегает встречи со мной. Или я с ней? Во всяком случае, мы больше не сталкиваемся в лифте, и я не вижу чёрно-белого мельканья в коридорах.

– Вот он… – видим приближающийся автомобиль. Это опоздавшее такси.

– Ну пока, – Ярик жмёт нам руки и сбегает по ступенькам, поправляя рюкзак за спиной.

– Пока.

Мы заходим в здание и закрываем за собой дверь. У Юры с недавних пор появился ключ от пожарного выхода, и теперь Ярик может задерживаться сколько хочет; раньше охрана комплекса всегда просила удалиться в определённое время, согласно больничным правилам. Теперь он приходит и уходит, когда хочет.

А я знаю ещё один выход из здания и внимательно смотрю, как Юра два раза поворачивает ключ в замке и кладёт ключ в карман белого халата. Правый верхний.

Смена белья. Какая уже по счёту? Не помню… Меняются простыни и наволочки… Меняются пациенты… Сколько их уже лежало на соседних койках? С переломами и ножевыми ранениями. Храпящих, пукающих, стонущих… Один я бессменно занимаю свою кровать у окна. Хранитель и старожил 417—й палаты. Я уже часть мебели. Давно выписались Миша и бомж Коля, и те, кто был за ними. И следующие… Такое ощущение, что обо мне забыли.

– Везёт тебе, – сказал как-то Юра, – как в санатории. Хорошо, что здесь какого-нибудь светила-психиатра нет. Один уволился, а нового спеца пока не нашли. Иначе достали бы тебя собеседованиями и терапиями. А то глядишь, написал бы кто из этих PSYCHO-биллов диссертацию по твоей амнезии.

В моей тумбочке – одноразовые станки для бритья, зубная щётка и паста. Подарок Юры. Я умею бриться. И с удовольствием делаю это три раза в неделю. У меня есть одеколон, карандаш со сломанным грифелем и маленький радиоприёмник. Но в нём сели батарейки. Это мои личные вещи. Как и у всех остальных людей.

–… Воняет на площадке, да так, будто кто-то сдох! Достали! То ли газ где-то пропускает, то ли действительно кошку дохлую на чердаке бросили.

Это новый пациент Вован. Работник больницы. Санитар из гастро сломал руку. Причём как-то неудачно. Лежит в стационаре, а по выходным отправляется домой. Сегодня, в понедельник, утром рассказывает сонному оператору котельной Халидову, какие его соседи свиньи и как ужасно воняет в подъезде. У Халидова сломана челюсть. Он говорить не может. Поэтому хмуро и обречённо внимает Вовану.

Я почти не понимаю смысл звучащих слов. Голос словно фон: назойливый, но уже привычный. Мне неинтересен он сам, его соседи, подъезд и тем более вонь в его подъезде. Мне интересен четвертый человек в нашей палате, лежащий сейчас на спине и тупо смотрящий в потолок. Он появился пару часов назад, сопровождаемый медсестрой Галиной Алексеевной. Поздоровался, представился, лёг на кровать и с того момента не шевельнулся.

И примерно с этой же минуты я напряженно делаю вид, что с упоением читаю позапрошлогодний номер газеты «Северный Урал».

Мой новый сосед – Валентин Николаев. Водитель-дальнобойщик радиостанция, пославшая мне первый по счёту и первый по значению сигнал.

Я не чувствую сейчас ни вибрации, ни ломоты в висках – ничего, что напоминало бы о том ночном (… ЩЁЛК?!)