– Хорошо, – пообещала, вставая, Галина. – Мне на сцену надо, Елена Никандровна, Арсеньев ругаться будет.

– Еще будут интриги, завистники, доносы… – перечисляла неутомимая ветеранша, поспешая вслед за Галиной из гримуборной. – В Тамбове в театре был случай, актрису вообще отравили мышьяком!

Галина пробиралась по узким коридорам театрального закулисья, сопровождаемая заклинаниями Елены Никандровны, и было похоже, что она убегает от них.

Повернув по указателю «Вход на сцену», она наткнулась на актера театра, ее сокурсника Сашу Русакова, того самого сокурсника, получившего от нее пощечину во время урока сцендвижения. Он молча протянул ей букетик цветов.

– Ты чего? – не поняла Галина.

– Я фильм посмотрел, – сообщил Русаков.

– И как? – оглядываясь на гримершу, спросила Галина.

– Мне очень! Очень! Очень! Очень понравился фильм и, самое главное, ты, Галя, – краснея и прижимая руки к груди, рассказывал Саша. – Знаешь… – вдруг сказал Русаков, – я ведь с тобой учился вместе…

– Знаю, – рассмеялась Галина.

– Но после фильма я понял, что я тебя не знал! – задыхаясь от волнения, продолжил Саша. – Как будто в первый раз тебя увидел… первый раз в жизни!

– Саша! – изумилась Галина. – Что с тобой? Ты красный, как рак!

– Я, кажется, влюбился в тебя, – пробормотал Русаков и побежал по коридору, едва не сбив с ног бывшую премьершу.

Наконец Галина выбежала на сцену.

– Лактионова, что с вами? – спросил Арсеньев, сидевший за режиссерским столиком в партере. – Вы больны?

– Нет, – справившись с собою и пряча букетик за спиною, ответила Галина. – Я здорова, все нормально, Михаил Георгиевич.

– Продолжим, – распорядился главный режиссер. – Теперь проверим мизансцену со входом Лизы, раз товарищ Лактионова почтила нас своим присутствием.

Галина украдкой взглянула в кулису. Там стояла Елена Никандровна, ладонью прикрывая грудь.

– Главное забыла сказать! – громко зашептала она, поймав взгляд Галины. – Не верьте вы этим россказням про любовь! Нет ее совсем, любви этой! Поверьте мне!

У студентов была отдельная гримерка – узкое пространство в подвале театра, хранилище отслуживших свой срок костюмов и реквизита. Галина смывала грим громадным куском банного мыла над жестяным рукомойником.

– Куда? – услышала она возмущенный голос Таисии. – Куда? Тебе чего здесь надо?

– Галю, – ответил ей Саша Русаков.

– Подожди! – властно приказала Таисия. – Видишь, девушки переодеваются! – Ты с ним поосторожнее! – предупредила она, подходя к торопливо одевающейся Галине.

– Почему? – насторожилась подруга.

– Больно красивый! – поморщилась Таисия. – Такие больше себя любят.

– Ты-то откуда знаешь? – рассмеялась Галина. – Ты говоришь, как Елена Никандровна… Как будто тебе сто лет!

– Ой, Галька! – по-старушечьи вздохнула Таисия. – Гляди! Я предупредила! – Оглянувшись, она выдала последний аргумент: – Он раньше с Сазонтьевой крутил любовь. А после Сазонтьевой с Сударушкиной…

– Я с ним ничего «крутить» не собираюсь! Поняла? – успокоила и себя, и подругу Галина.

– Гляди! – пророчески повторила Таисия.

Стараясь казаться неприступной и равнодушной, Галина вышла в коридор.

– Домой? – спросил дожидавшийся ее Русаков.

– А что? – неприступно спросила Галина.

– Я провожу? – попросил Русаков.

Галина пожала плечами:

– Как хочешь… мне недалеко.

Они вышли из театра.

Город был пуст. Граждане в те времена ложились рано, с тем, чтобы встать еще до рассвета – опоздание на работу грозило большими неприятностями, вплоть до уголовного преследования, ресторанов было мало, как и денег для их посещения, собак никто не держал по тем же финансовым причинам, потому в столь поздний час на улице можно было встретить только идущих в ночную смену на заводы, работников органов внутренних дел и совсем уж деклассированных элементов, типа возвращавшихся после спектаклей актеров.