И всё чаще теперь по ночам подстерегала меня бессоница и чувство одиночества, прежде такие чуждые и непонятные мне ощущения. Они возникали обычно около полуночи, когда засыпает всё живое, а ты мучишься в бесконечных попытках возложить голову на подушку, закрыть глаза, успокоиться и отвлечься от назойливых тревожных мыслей, возникающих в твоём сумеречном сознании. Спасения от этих назойливых тревожных мыслей нет, а цель – забыться кратким, тревожным сном – кажется недостижимой. Я начинаю злиться на саму себя за пустую трату времени – ведь я знаю, что у меня сейчас есть только одно лекарство. И я быстро натягиваю на себя одежду и слетаю вниз по лестнице, потом сажусь в машину, постепенно прогреваю мотор. Посмеиваюсь над своей невероятной глупостью и медленно двигаюсь с места. Машина набирает скорость, и скоро шины шуршат тихо, мягко и монотонно, как осенний дождь, успокаивая разыгравшиеся нервы. Как приятно слышать этот шорох шин и вспоминать свою юность под этот умиротворяющий звук.

Великий город спит – везде царит темнота. Круто, нажимая на тормоза, сворачиваю на проспект, который ведёт в центральную часть города. Внезапно далёкая люстра в чьей-то квартире, выхваченная светом фар, сверкает на мгновение перед моими глазами и гаснет. Между тем машина уже въезжает в центральную часть города: фары перечёркивают тёмные фасады домов, точно проводят по ним пальцем, выхватывают из мрака стройные вертикали Ростральных колонн и золочёный купол Исакия. Роскошные старинные дворцы толпятся у набережных величественной, полноводной Невы, а те, что поскромнее, жмутся к парапетам Фонтанки и Мойки.

Мысли лежат тяжёлым балластом на дне моего сознания. Но вот одна мысль медленно отрывается от балласта и поднимается на уровень осознания. Она чем-то похожа на гусеницу или улитку: такая же неповоротливая, медлительная и ленивая, с трудом выползает она из глубин непроявленного. Потом она формируется в идею: «Поезжай неприменно к Игорю Сергеевичу, только он сможет разобраться с твоей жизнью теперь». В первый момент она кажется мне абсолютно нелепой и абсурдной: зачем я к нему поеду, и как он меня встретит? Но по мере того, как я начинаю рассматривать хребет этой мысли со всех сторон, пытаясь подобрать аргументы или хотя бы оправдания, она кажется мне всё более разумной и привлекательной. Эта мысль возникла в моём сознании, блеснула яркими гранями и рассыпалась на тысячу новых смыслов. Они хаотически мелькают перед моим мысленным взором, но требуется более мощный импульс воли, чем сейчас мой, чтобы упорядочить их. Наконец мой ленивый мозг просыпается и услужливо выдаёт десятки оправдательных аргументов: действительно, почему бы тебе не съездить в Керчь, в твой родной город, в котором ты уже не была последние восемь лет? Потом к процессу подключается моё ожившее воображение, которое, казалось, только и ждало этого мгновения – для него это звёздный час. Оно услужливо рисует мне в радужных красках моё путешествие в Керчь и встречу с Игорем Сергеевичем.

Нет, устоять перед таким искушением и не поехать в Керчь, встретиться с Игорем Сергеевем, узнать, как он живёт, просто невозможно. И зачем откладывать это на потом, если полететь в Керчь можно сегодня? Итак, решено бесповоротно – летим! Сегодня же, тем более, что в ближайшую неделю у меня нет ни концертов, ни конкурсов. Я бросаю прощальный взгляд на тяжёлый золотой купол Исакия и на острый шпиль Петропавловки, светящийся вдали, и разворачиваю машину на юг, в сторону аэропорта. Давлю ногой на газ, «Победа» послушно ускоряет бег, вот она уже миновала широкий и прямой, как стрела, Московский проспект и выскакивает на Пулковское шоссе. Здесь всё ещё погружено в сон, как и в центре Питера; однообразные пятиэтажки новостроек выстроились длинными рядами вдоль шоссе и застыли в дозоре, словно заколдованные стражи города.