В этот день, улучив минуту, Чумаков позвонил в Центральный институт усовершенствования врачей и попросил к телефону профессора Рабухина. Того на месте не оказалось, сегодня Александр Ефимович консультировал в Центральной больнице МПС на Волоколамском шоссе. Пришлось дозваниваться туда. С первого раза не получилось, так как прервать обход и осмотр больных не было никакой возможности. Когда он занимался пациентами, ничего другого для него не существовало. К концу дня однако дозвониться удалось. Профессор, внимательно выслушав, предложил привезти Машу к нему на обследование, и не в Институт, а непременно в больницу, и рекомендовал сделать это как можно быстрее. Тут же они согласовали день и время.

В назначенный день Тимофей повёз Машу в больницу. Это было на окраине Москвы, у самого канала Москва – Волга. Волоколамское шоссе было совершенно свободно, и добрались они быстро. В регистратуре подтвердили: профессор на месте и ждёт их. Одна из медсестёр проводила до нужного кабинета.

– Маша, посиди в коридоре, пока я переговорю с профессором.

Вдоль стены тянулся длинный ряд стульев, Маша присела на краешек одного из них.

Профессор, плотный, крепкий человек, с первого взгляда производил впечатление надёжности. Казалось, на нём никак не отразились его шестьдесят пять лет, рукопожатие было по-мужски крепким. Такое рукопожатие вполне могло быть у какого-нибудь молотобойца или шахтёра.

– Так-с, с чем пожаловали, Тимофей Егорович?

– Вот привёз к вам девушку Машу. Беспокоит меня её кашель.

– И кем же доводится вам девушка Маша?

– Пока, профессор, никем.

– Надо понимать, статус её не определён и зависит от того, что вы ожидаете услышать от меня?

– Вовсе нет, Александр Ефимович. Пока меня просто беспокоит её здоровье, и это важнее всякого статуса.

– Что ж, приглашайте вашу даму в кабинет.

Маша вошла, отчего-то оробев, что вовсе для неё не свойственно. В больнице ей стало не по себе.

– Ну-ка, ну-ка, Машенька, раздевайтесь и присаживайтесь ко мне поближе, будем с вами разбираться.

Тимофей тоже было присел на свободный стул, но профессор, взглянув на него поверх очков, строго сказал:

– А вы, батенька, извольте подождать за дверью, коль статус ещё не определён, делать вам пока здесь нечего, – и улыбнулся, давая понять, что суровость эта нарочитая, напускная.

Возражения исключены, об этом Тимофей был предупреждён друзьями, рекомендовавшими ему Рабухина как самого выдающегося на сегодняшний день в стране пульмонолога. Пришлось отправиться в коридор. Ждать пришлось долго.

Тем временем Маша прошла за ширму, разделась и робко села на стул, стыдливо прикрываясь руками.

– А вот стесняться не надо. Я должен вас видеть такой, какая вы есть.

Маша опустила руки и теперь не знала, куда их девать.

– Нуте-с, нуте-с, сначала несколько вопросов.

Беседуя с Машей, профессор подробно расспрашивал её о том, как она живёт, каковы квартирные условия, как питается, чем болела в детстве. Потом, приложив стетоскоп – металлический кругляш стетоскопа оказался холодным, и это было неприятно, – выслушал её со стороны груди, попросил повернуться, выслушал со спины. Хрипы в груди были слышны совершенно ясно и сомнений в их происхождении не вызвали.

– Покашляйте, Маша, – распорядился профессор.

Маша покашляла. Кашель был сухой, тяжёлый. И опять профессор задавал вопросы: каков аппетит, не нарушен ли сон, насколько быстро утомляется, не слишком ли возбудима. И только отвечая на вопросы профессора, Маша по-настоящему осознала, что она больна. Прощупывая её, Александр Ефимович обнаружил характерное увеличение шейных, подчелюстных и подмышечных лимфоузлов. Потом он повёл её в рентген-кабинет – Тимофей поднялся было им навстречу, но профессор жестом показал, что придётся ещё поскучать, ожидая.