— Здесь так холодно! А что будет дальше, еще севернее? Говорят, император спит на глыбе льда.

Принцесса фыркнула:

— Сомневаюсь, что кто-то в Гардарунте видел постель императора.

— Ну как же! Снежные дьяволы, которые прибыли вместе с принцем Лэйрином, рассказывали такие страсти об императорском дворце и северных нравах! Они кушают с ледяной посуды, очагов у них нет и огонь под запретом, а ночь у них длится полгода!

— Если огонь под запретом, то зачем императору наследник с огненным даром? — вырвалось у Летты.

— Не знаю, — фрейлина пожала плечиками, укутанными в меха. — А вы заметили, что здесь ни очага, ни печки, ни камина нет? И холодно так, что к утру мы все замерзнем и превратимся в ледышки! Боюсь, мы даже до дворца не доедем, умрем от голода и холода! Как хорошо, что сэр Яррен оставил вам свою заговоренную шубу! — Эбигайл, уложив принцессу, переодетую в шерстяную ночную рубашку и сухие шерстяные чулки, укрыла ее пуховым одеялом и набросила сверху лисью шубу.

Тут фрейлина была права. Северяне оказались на диво негостеприимными: ужин не подали, постель не согрели, а в покоях холодно так, что пар идет изо рта.

— Но у вас такой шубы нет, — задумчиво сказала принцесса и уже собралась встать и пойти к принцу Игиниру, требовать огня и хотя бы горячего питья для фрейлин, но Эбигайл так уютно подоткнула одеяло, что Летта позволила себе еще минутку побыть в тепле.

— Леди Исабель велела нам сдвинуть кровати и лечь всем под одно одеяло, — призналась Эби.

И принцесса досадливо поморщилась: это она должна была догадаться, как девушкам согреться. И она не должна была допускать до того, чтобы ее фрейлины нарушили правила приличия и сбивались в стаю, как деревенские девки.

Она все-таки заставила себя выпростать ноги из-под пухово-мехового вороха.

— Что-то принести, ваше высочество? — захлопотала Эбигайл.

— Сапожки и шаунский домашний халат на вате. А сверху я завернусь в шубу. Хочу просить аудиенции у кронпринца Севера.

Эбигайл только подняла сапожок, чтобы натянуть на маленькую ножку принцессы, как донесся приглушенный перегородкой стук, а в спальне фрейлин раздались громкие мужские голоса.

— Узнай, что там, — велела Летта.

Фрейлина, опустив второй сапожок на пол, побежала к двери и через пару минут вернулась с радостной улыбкой, высохшими глазками и прошептала:

— Жаровни принесли и ужин! Позвольте внести?

— И поскорее!

Эбигайл задернула полог на ложе и громко распорядилась:

— Вносите!

Четыре черноглазых и смуглых как шауны человека втащили два железных ящика с пышущими жаром углями, поставили у ложа по бокам, следом вошли еще двое и внесли низкий, вровень с ложем, столик, уже заставленный дымящимися яствами и — главное — черным железным чайником с высоким носиком. Комната сразу наполнилась ароматами мяса, трав и хвои.

Что-то пробормотав и поклонившись в пояс, слуги, пятясь, удалились.

Ни есть, ни пить Летте уже не хотелось. Она велела отдернуть полог и, отправив фрейлину отдыхать, долго любовалась игрой огненных переливов на углях, вспоминая, как ее отец любил играть с раскаленными угольками, перебирая их длинными и крупными пальцами, словно стекляшки. Горечь потери таяла от этих бликов, словно до ее сердца через многие мили и годы дотянулись эти ласковые теплые пальцы и попросили прощения.

За то, что не дал тепла, когда оно было так нужно в детстве.

За то, что разлучил с родной матерью.

За то, что не обучил, не долюбил.

За то, что отдал чудовищу без сердца.

За то, что умер...

Потом девушка с трудом выпила полчашки горячего травяного варева с медом и, разомлев от тепла, мгновенно уснула.