В шестнадцать лет проксимиане, обычно, съезжают от родителей на съемное жилье, устраиваются на полноценную работу, получают первые гонорары и живут в свое удовольствие, крайне редко навещая своих родных. Исключение составляют родовые поместья, родственники, проживающие в которых, занимаются общим бизнесом.

Мой отец стал моим менеджером, как только мне исполнилось шестнадцать, а потому наш бизнес вполне можно было назвать общим. Я и не задумывалась о том, чтобы найти собственные апартаменты.

Вот мне уже двадцать один. До пятой звезды остается не так уж и много шагов. А я до сих пор не представляю, каково это – жить в одиночку. Без вкусных блинчиков на завтрак, без совместного просмотра забавных и бесполезных телешоу по выходным, без внезапных танцевальных баттлов под новые хиты. Мы с отцом, казалось, всегда были неотделимы друг от друга. Куда он – туда и я, наоборот…

В глубине души понимала, что это неправильно. Что рано или поздно я обязана вылететь из гнезда и пойти своей дорогой, но это больше было похоже на страшный сон, чем на планы ближайшего будущего.

Вышла из участка, вдохнула густой смог ночного Вальетте полной грудью и подняла глаза к мерцающему тысячами огней небу. Огни зажженного света в уносящихся к небесам высотках, автомобильных фар, светофорах и прожекторах.

И в таком огромном, полном жизни городе, почувствовала себя безумно одинокой. Не счесть моих знакомых из сферы шоу-бизнеса, бывших парней, подруг, а теперь еще и бывших согруппниц. И всё-таки. В настоящий момент мне некого было бы набрать на смарте, чтобы хотя бы пожаловаться. В жилетку поплакаться. Использовать в качестве тренировочной груши. Или просто для того, чтобы на меня взглянули и сказали: «Понимаю, Джина, что тебе фигово. Пойдем напьемся».

– Понимаю, Джина, что тебе фигово, – легла на мое плечо легкая отцовская рука. – Полетели домой.

– Не будешь спрашивать, из-за чего я побила Мону? – подняла на него темно-зеленые глаза. Рыжая копна волос досталась мне от матери, а вот глаза – точно папины.

– Если бы хотела ввести меня в курс дела, то рассказала бы.

– Спасибо.

– Давай, топай.

Но стоило мне забраться в автомобиль, и недавние мысли на этот раз вознамерились просверлить в моем мозгу сквозную дырку.

Интересно, как отреагировал бы отец на мои слова о том, что пора бы нам разлучиться? Разъехаться и жить каждый своей жизнью, не оглядываясь на друг на друга. Стыдно. Мне казалось стыдным даже намекать на такое, а уж о том, чтобы сказать – язык не повернется. Столько сделать ради дочери, а затем отправиться на задний план, доживать годы. Как же можно… оставить?

– Пристегнись.

Отец уже заводил двигатель, когда я внезапно протараторила:

– Я поведу.

– Уверена?

– Да.

Сто лет уже не садилась за руль, но сейчас поставила перед собой задачу. Если доберусь до дома без аварий и происшествий, тогда и заявлю о своей дальнейшей самостоятельности. Если же вмажусь в чей-нибудь бампер, то о какой самостоятельности вообще может идти речь?

– Тебя однозначно что-то беспокоит, Джина, – убрал отец руки с руля, откинулся в кресле и вперился в меня пытливым взглядом. – Самоубийственный номер для этого проворачивать не нужно. Что именно?

– Я бы… я бы хотела взять перерыв, – начала издалека, отведя взгляд в сторону. – Немного устала.

– Перерыв на сколько?

– Думаю… на год? Может, чуть меньше. Вряд ли я продолжу выступать с Моной и остальными, так что в любом случае нужно будет подыскать новых девочек.

– Ты хорошо поработала. Почему бы и нет? – неожиданно появились в интонации отца веселые нотки. – В свое время я тоже брал перерыв. На год. Пока учился в академии на Кеплере.