Рано утром наш кортеж двинулся в сторону Кахетии. Мы умышленно не позавтракали, уповая на местную кухню. Стоило проехать мост, служащий символической границей, и наш вожак К. Л. начал хождения по закусочным в поисках цыплят черного пера. Всюду, как на зло, оказывались белые куры. К. Л. возмущался: «Не могу же я кормить гостей инкубаторскими заморышами!» И мы, укрощая аппетит, ехали дальше.

В одной деревне мы увидели крестьянина, торгующего прямо на дороге свежим мясом. К. Л. и я, два шофера, подошли к нему. Слово за слово, и крестьянин предложил накрыть за умеренную цену стол у себя во дворе. Вино из квеври, горячие хлеба, соленья, хашлама – огромные куски говядины, вареные со специями, – шашлыки и свежий сыр. Как было устоять? Мы завернули во двор.

Хозяйка и две ее дочки уставили дощатый стол всевозможными закусками, а крестьянин колдовал над котлом с хашламой.

Девочки побежали к дому, принесли хрестоматию и стали сравнивать знаменитого гостя (узнали К. Л. в лицо) с портретом в книге.

Мы перекусили, выпили, девочки играли на чонгури, пели. В конце двора варился виноградный сок, из него получается пеламуши – пальчики оближешь. Но пока сусло остывало, лошадь вылакала полкотла.

Эдик заявил: «По усам текло, а в рот не попало». Элизбар нахохлился – русскую пословицу переврали, испортили, должно быть: «По усам текало, а в рот не попало». Так благозвучнее. Нагибин настаивал, дескать, если уж на то пошло, лучше: «По усам текло, а в рот не поило». Мы хохотали, еще бы, ведь Элизбар разбирался в русском языке почти как Юра в хаши.

Белла что-то шепнула мужу на ухо, и Нагибин вдруг совершенно серьезно начал каяться. Да, он ошибся, злоупотребил грузинским гостеприимством, и во искупление греха готов немедленно усыновить Элиз бара. Тут мы уж чуть не попадали со скамеек.

Утром я спросил у Нагибина: «С чего это ты решил усыновить человека, годного тебе в отцы?»

– Элиз бар в тот момент показался мне таким маленьким, – засмеялся Юра.

В одном из эссе Белла Ахмадулина так описала наш кахетинский пир:

«Однажды осенью в Кахетии мы сбились с дороги и спросили у старого крестьянина, куда идти. Он показал на свой дом и строго сказал: «Сюда». Мы вошли во двор, где уже сушилась чурчхела, а на ветках айвы куры вскрикивали во сне. Здесь же, под темным небом, хозяйка и ее две дочери ловко накрыли стол. Сбор винограда только начинался, но квеври – остроконечные, зарытые в землю кувшины – уже были полны юного, еще не перебродившего вина, которое пьется легко, а хмелит тяжело…»

И еще упоминание о нем в статье о Г. Табидзе.

«… Так я поверила вам, старый кахетинский крестьянин, чьи руки можно читать, как книгу о щедрой земле, о долгом труде. Спасибо вам, что вы позвали нас в дом только за ту заслугу, что мы были путники, бредшие мимо, что луна вставала над виноградником, что стихи Галактиона, сложные для некоторых специально ученых людей, для вас были вовсе просты…»

Вечерело, когда мы, тепло попрощавшись с хозяевами, поехали дальше.

Наконец мы набрели на какой-то постоялый двор. Элизбар бодро, то и дело подтягивая по странной привычке штаны, направился к администратору. И вскоре вышел довольный собой и переговорами. «Порядок, – сказал он, мужчины обеспечены ночлегом». К. Л. угрожающе надвинулся на него: «А женщины?!» Элизбар пожал плечами. Забыл что ли о них. Тогда К. Л. и я пошли к администратору. В коридоре гостиницы мы услышали вопль: «Что я вам, белый медведь?» Оказывается, незадачливый путник полез под душ, не поинтересовавшись заранее, есть ли горячая вода в этой забытой богом ночлежке. У К. Л. отпала всякая охота разговаривать с администратором, и мы поехали в сторону Цинандали.