Ого… Судя по его словам, он был каким-то приближенным короля. И с подачи этих Туманников отправился его спасать в склеп, да сам там и слег. Жуть какая. На двадцать лет! Так вот чего он там валялся. Его заточили. Звучит ужасно. Как-то даже немного жалко стало этого злого великана.

— Наш лес – наша тюрьма, — холодно отзывается на эту исповедь второй капюшон. — Мы не вправе выходить за ее пределы. И вмешиваться в жизни людей. Так повелел сам почивший король.

— Поглядите, какие Туманники у нас послушные! — фыркает Морозко. — Короля уже с четверть века нет, а вы все подчиняетесь его приказу? Вместо того чтобы выйти на болота и освободить меня?!

— Мы бы все равно не смогли это сделать. Только Асане.

— Асане, — недобро усмехается Морозко. — Сомневаешься – используй слова на наречии известном одним Туманникам. Тогда и объяснять ничего не придется!

— Асане – это… — собирается было объяснить второй капюшон, но великан останавливает ее, поднимая ладонь.

— Довольно! Я все понял. Значит, то была месть мне. За волю короля. Чтобы я на собственной шкуре испытал, каково это оказаться запертым. Но даже не в лесу, где вы сполна черпаете энергию стихий. А в безжизненном склепе, заточенным в собственное тело?!

— Это ложь, — предупреждающе скрипит голос правого капюшона, чья фигура кажется ниже остальных.

— Он позволил вам занять лес, чтобы вы перестали докучать королевству! — неистовствует Морозко, и его голос словно от мраморных стен в гробнице, грохотом отбивается о туманную завесу. — Потому же и ограничил вас!

Блин, у чувака определенно серьезные проблемы с самоконтролем. И это он еще мне велел рот не открывать. А сам-то вон как разошелся.

— Это ложь! — уже настойчивей скрипит голос.

Прячусь за спиной здоровяка, едва заметно дергая его за ледяную рубаху:

— Эй, Морозко, угомони свои таланты, — пищу я. — Сам ведь сказал, что они и придушить могут.

— Исходя из всего вышесказанного, я могу сделать вывод, что вы были в сговоре, с тем архимагом, — не останавливается он. — Смерть короля и мое заточение – ваших рук дело и…

Он осекается, словно воздухом подавившись…

Ох ты ж гробушки-коробушки, походу дело запахло жаренным!