Как ни в чём не бывало приземляюсь рядом с Рейнхардом, краем глаза отметив, что таки да, рубашка уже совсем сухая. 

Мама берёт в руки огромный салатник и подкладывает Курту внушительную порцию откинутых на пару́ овощей. Судя по его плохо скрываемой кислой мине – делает она это не впервые.

Мама очень старается показать себя примерно-показательной тёщей, и я не могу не быть благодарной за её рвение. Если семья – каменная стена, то в нашей семье мама её амбразура. 

Кивнув на меня, Ольга Марковна по-свойски наклоняется к уху Ганса:

- Она всегда так долго прихорашивается? 

- Увы, да. На прошлой неделе опоздали на рок-концерт, зато туфли к сумочке в тон подобрали. Правда, милая? – оборачивается Курт и нежно накрывает мою руку своей здоровенной как ковш экскаватора ладонью. 

- Ульяна, ты ходишь на рок-концерты? – мама в ужасе кривит окрашенный алым ротик. – Туда, где кучка неотёсанных бородатых мужланов бьют бутылки о голову и горланят непристойные песни?

- Дурной пример заразителен, - бурчит под нос отец. – Вспомни, в чём он явился на юбилей дочери - кожа, заклёпки, драные джинсы. Ещё и перегаром несло.

- Папа! – с укоризной обрываю отца, почему-то оскорбившись.

Никогда прежде не видела его таким взвинченным, что это на него только в обществе Рейнхарда находит?

- А смотрите, что у меня тут е-есть, - пьяненько тянет дядя Яша и через мгновение гостиную заполняют скрипучие звуки танго.

Старый граммофон – главная гордость дядюшки, на каждой вечеринке он неизменно ставит раритетные пластинки, заставляя всех отплясывать под Муслима Магомаева или допотопную "американьщину". 

- Музыка моей юности, вам нравится ретро, Олег? - покачиваясь в такт мелодии раскраснелся дядя Яша.

- Просто обожаю. Как раз пора растрясти брокколи. Потанцуем? - Курт поднимается и протягивает мне ладонь. Выбора нет: под умильное улюлюканье родных неохотно встаю следом и позволяю вывести себя на самый центр гостиной. 

- Только попробуй что-нибудь выкинуть – ноги отдавлю, - сквозь улыбку шиплю своему напарнику и громко охаю, когда он виртуозно подхватывает меня рукой за поясницу, и наклоняет назад так низко, что я вынуждена поднять правую ногу. 

- Если ты не знала, то я отлично танцую, - он возвращает меня на место и прижимает к себе так тесно, что я ощущаю как бьётся его сердце. А ещё этот умопомрачительный аромат...

Грациозно развернувшись, вытягиваем перед собой сцепленные замко́м руки и синхронно поворачиваем голову влево.

- Отлично танцуешь? Значит, ничего не мешает. Нашёл чем хвастаться. 

- Это ты о чём? – уголком губ спрашивает он и делает резкий выпад вперёд, затем так же порывисто возвращаясь на исходную.

- Знаешь же русскую поговорку, что плохому танцору всегда мешают... 

- А так? – он вдавливает меня к себе настолько сильно, что я ощущаю теперь не только биение его сердца. Упс. Кажется, я поторопилась с выводами. Очень сильно поторопилась.

Задыхаясь от умопомрачительной близости, кряхчу:

- Пусти, ты мне рёбра сломаешь.

- Ничего, твой папа-костоправ тебя быстро починит.

- Мой папа – хирург, лучший в Москве, - добавляю не без гордости, и снова доверчиво падаю на его согнутую в локте руку. 

Пока мы, препираясь, кружимся по гостиной, краем глаза замечаю обращённые на нас взгляды: мама едва не утирает платочком слёзы умиления; Вика, потягивая джин-тоник, выдавая его за сок, зло смотрит на нас поверх стакана, а отец демонстративно отвернулся, рассматривая дядину коллекцию пивных крышек.

Вот же упёртый!

Но сейчас папа и его бзики волнуют меня меньше всего. Мне так легко, так хорошо, словно я глотнула галлон морфия и пребываю сейчас в полубессознательной эйфории.