— Какая сладкая сучёнка, нравится тебе так? Потерпи ещё немножко, да, — продолжает вгонять в неё свой поршень, пока она поскуливает под ним, как умоляющая о ласке хозяина псина. — О да, хорошая девочка, — словно дрессирует он её, и та послушно тает под его напором, всё сильнее впиваясь зубами в ребро ладошки.

Его толчки бёдрами становятся всё длиннее, с оттягом, словно он нашёл какую-то волшебную точку внутри её тела, и начинает прицельно бить в неё своим молоточком, отбивая тайную мелодию страсти, известную только этим двоим сейчас, с каждым разом насаживая её всё глубже и глубже на кол наслаждения. Девчонка растекается растаявшей лужицей сиропа под ним, а он продолжает бормотать ей в ухо какую-то волшебную белиберду, и я слышу, как она кричит уже ему в ответ:

— Ещё, ещё, ещё! — пока не обрывается ливнем плача, громко всхлипывая и глотая слёзы.

А Роман просто отстраняется от неё, оставляя её стоять у грязной стены, крепко сжав ноги, а сам снимает использованный гондон, бросая его тут же, на утоптанную и заплёванную землю, не спеша застёгивает свой ремень, и на прощание треплет девушку по щеке:

— Ты просто прелесть, детка.

И повернувшись, видит меня, вжавшуюся в дверной косяк и бесшумно подсматривающую за этой возмутительной сценой. Щелчком пальца он зовёт меня за собой, и я послушно семеню за ним, как ещё одна его сучка. И меня это безумно бесит.

— Десерт. И чаевые, — с наглой улыбкой отвечает он на мой немой возмущённый вопрос, и мы навсегда уходим из этого забытого Богом кафе.