Чэн Цянь невольно остановился. В какой-то миг ему показалось, что учитель смотрит на монеты необычайно серьезно.

– О чем триграммы[44] поведали вам сегодня, глава? – улыбнулся Сюэцин.

Услышав вопрос, глава клана убрал монеты, спрятал руки в рукавах и торжественно сообщил:

– Дао Небес подразумевает, что в сегодняшнем меню должна быть тушеная курица с грибами.

Сказав это, он слегка подкрутил усы, закатил глаза и шмыгнул носом, выражая этим свое истинное желание.

Стоило Чэн Цяню увидеть выражение его лица, как в его памяти всплыл давно забытый образ. Чэн Цянь понял, кого напомнила ему стоявшая у входа табличка, и пришел к выводу, что вырезанная на ней звериная голова была головой колонка.

Невежественные сельчане ничего не знали о мудрецах, не говоря уже о буддийских и даосских писаниях. Даже боги, которым они молились, были фальшивками. С легкой руки деревенских неблагочестивые бессмертные, такие как «Великий святой Хуан» и «Великий святой Цин», превратились в божеств и обрели широкую известность.

«Великий святой Хуан» был духом колонка, а «Великий святой Цин» – духом змеи-оборотня, также известным как «змей – защитник семьи». Говорили, что поклонение этим двум великим бессмертным могло защитить дом и подарить благополучие.

Чэн Цянь видел мемориальную доску, установленную в его деревне в честь «Великого святого Хуана», – на ней была точно такая же звериная голова.

Подумав об этом, он взглянул на Мучуня и вновь отметил, насколько тот худощав. У главы клана была маленькая голова, узкая челюсть, длинная талия и короткие ноги… Словом, старик во всех отношениях напоминал колонка!

Обуреваемый сомнениями, Чэн Цянь шагнул вперед и поклонился учителю, который, как он считал, вполне мог оказаться духом колонка в человеческом теле.

– Не стоит, это мелочно, – с улыбкой отмахнулся учитель. – В клане Фуяо нет строгих правил этикета.

«А что у вас есть? Курица, тушенная с грибами?» – с горечью подумал Чэн Цянь.

В этот самый момент их ушей достиг крик Хань Юаня:

– Учитель! Шисюн! О Небеса, какой убогий дом! Учитель, как ты можешь в нем жить? – воскликнул Хань Юань едва переступив порог. Он был отличным примером того, как подобает «не церемониться» в клане. Хань Юань по-хозяйски обошел весь двор и наконец остановился прямо перед Чэн Цянем.

Недавних сладостей с лихвой хватило, чтобы подкупить недальновидного и бедного как мышь мальчишку: поверив в его дружелюбие, Хань Юань без всякого ехидства окликнул шисюна, подбежал ближе и уцепился за его рукав.

– Сяо Цянь, почему ты вчера не пришел поиграть со мной?

Увидев его, Чэн Цянь ощутил поднимающееся в душе негодование. Он спокойно отступил на полшага назад, выдернул рукав из чужой хватки и с достоинством произнес:

– Четвертый шиди.

Сюэцин нарядил его как взрослого – с открытым гладким лбом и тонкими бровями Чэн Цянь красотой и очарованием стал подобен нефритовому изваянию. И будь он в самом деле создан из нефрита, казалось, ему можно было бы простить даже некоторую нелюдимость.

Хань Юань же был безродным нищим и, конечно, не имел ни малейшего понятия о такте и воспитании. Он был на редкость простодушен – если Хань Юаню не нравился чей-то облик, он не мог проникнуться к этому человеку симпатией. Но стоило ему поверить в чью-то доброту, и он начинал относиться к человеку с теплотой. Чэн Цянь казался Хань Юаню хорошим, поэтому он ничуть не обиделся на холодность шисюна и восторженно подумал: «Домашние дети такие застенчивые! Не то что мы, бродяжки. В будущем я должен больше заботиться о нем». Пусть это и был только его взгляд на ситуацию.