Взяв себя в руки, он попытался придумать словам учителя логическое объяснение, а после робко уточнил:

– Значит ли это, что я должен очистить разум от лишней суеты и устремиться к самосовершенствованию?

Хань Мучунь сделал паузу, не давая никаких объяснений. Наконец он просто неопределенно сказал:

– Пока… Можно сказать и так.

Пока?! А потом будет по-другому?

И что это за выражение: «можно сказать и так»?

Услышав ответ, Чэн Цянь еще больше растерялся. Он чутко уловил, как слова учителя тонкой нитью тянутся в его скрытое туманом, неизвестное будущее. Было ясно, что учитель не собирается вдаваться в подробности. Благодаря своей не по годам развитой тактичности Чэн Цянь с трудом проглотил сомнения. Он отвесил Хань Мучуню официальный поклон и сказал:

– Благодарю за наставление, учитель.

Хань Мучунь беззвучно вздохнул. Может, он и пытался казаться человеком в расцвете лет, но на деле был настолько стар, что успел нажить непомерно богатый опыт. И, конечно же, от его внимания мало что могло ускользнуть. Чэн Цянь вел себя прилежно и даже заботливого слугу называл братом, но делал он это не потому, что считал, будто люди вокруг него заслуживают уважения. Скорее, он действовал так потому, что не хотел потерять лицо.

Как говорится, «ритуал – это знак ослабления доверия и преданности. В ритуале – начало смуты»[47]. И пусть этот мальчик обладал недюжинной проницательностью и множеством талантов, его натура отличалась от природы великого Дао. К тому же ранимость Чэн Цяня не могла расположить к нему других. Да и вряд ли он, с его высокомерием, сам желал этого расположения.

Мучунь убрал руку с головы Чэн Цяня, слегка озабоченный тем, что мальчик в будущем может свернуть с праведного пути.

Отступив назад, он перевернул трехногий стол и подозвал к себе учеников.

Обратная сторона деревянной столешницы была густо[48] усеяна тысячами дыр, проделанных короедами. Но, к удивлению мальчиков, между этими бороздками были плотно начертаны мелкие символы.

– Это то, чему я собираюсь обучить вас в первую очередь: правила клана Фуяо. Вы двое должны переписать их слово в слово и, начиная с этого момента, раз в день записывать их по памяти. И так сорок девять дней, – сказал Хань Мучунь.

Перед лицом стольких правил Чэн Цянь наконец выказал хоть какое-то удивление. Он всегда считал, что такие священные вещи, как правила клана, не должны быть выгравированы под потрепанным, да еще и трехногим деревянным столом.

Хань Юань был поражен не меньше его.

Маленький нищий вытянул шею и даже побледнел от испуга.

– Ой, что здесь такое написано?! Учитель, эти символы могут знать меня, но я определенно не знаю их! – завопил он.

Чэн Цянь предпочел промолчать.

Учитель, который мог оказаться духом колонка, бессмысленные наставления, свод правил, начертанный на обратной стороне прогнившей столешницы, похожий на барышню дашисюн и неграмотный нищий шиди… Как же странно начинается его путь к самосовершенствованию. Чего он сможет достичь?

Чэн Цянь почувствовал, что его будущее заволокло туманом.

Но вечером, когда он вернулся в павильон Цинъань, его настроение заметно улучшилось при мысли, что теперь у него действительно появилось место, где он мог бы учиться. В кабинете павильона было огромное множество текстов, которые он так давно мечтал прочесть, а еще бумага и кисти, подготовленные Сюэцином специально для него.

Чэн Цянь никогда не писал на бумаге. Кроме того, его родители вряд ли смогли бы написать даже простые числа, и в их доме никогда не водилось письменных принадлежностей. Много лет он полагался лишь на свои незаурядные способности. Подсматривая за старым туншэном, Чэн Цянь сумел выучить немало иероглифов. Он хранил их в голове и часто практиковался в написании палочкой на земле. Втайне Чэн Цянь мечтал обладать четырьмя сокровищами рабочего кабинета