Младшая дочь Андрея, шестилетняя Марина, боялась отца как огня и никогда ни о чём его не просила. Глава семьи относился к ней получше, чем к Грише: она была сыта, опрятна, наряжалась в красивые платьица, но чрезмерная строгость со стороны отца и хмурой кормилицы, которая в основном и занималась воспитанием маленькой княжны, сделала девочку молчаливым запуганным существом.

Прошлым летом Гриша брал Марину с собой, когда сбежал из дома и почти четыре недели гостил в особняке Волковых. Воспользовавшись тем, что Андрей Георгиевич улетел с Матвеем на море, Гриша сумел привести план побега в действие.

В гостях девочка также всего боялась, пока не услышала волшебную мелодию, которую исполнял на фортепьяно Евгений, младший сын Ивана Николаевича Волкова. Игра этого одарённого ребёнка показалась Марине особенной. Женя обладал непростым характером, но рядом с ней ему хотелось быть хорошим. Музыка в его исполнении помогла Марине поверить в чудеса и придала уверенности, ещё девочке очень нравилось под неё танцевать. Тем не менее, когда отец и старший брат вернулись из заграницы и первый с огромным скандалом, проклиная Волковых, вернул младших детей домой, кормилица быстро превратила Марину в робкое создание.

На самом деле Гришу не особо волновала Новогодняя Ёлка, и мальчик совсем не горел желанием проводить лишнее время в компании классной руководительницы и одноклассников, которые вечно смотрели на него, как на монстра. Но Олегу очень хотелось с ним там побывать. Зная нрав Денисова, юный Волков пригрозил – если тот не придёт, объявить ему бойкот на двести лет и найти нового лучшего друга. Поэтому Гриша так настырно старался добиться у отца одобрения, невзирая на прошлые неудачи.

* * *

Грише повезло, он смог застать отца на светлой кухне, выполненной в стиле барокко, за чашкой зелёного чая, который тот предпочитал пить без сахара. Но не успел мальчишка сделать и пару шагов от двери, как услышал грозный голос Андрея Георгиевича:

– Ступай в свою комнату.

Андрей замер у стола – солидный джентльмен, одетый в вязаную кофту, застёгнутую на четыре пуговицы из пяти, благодаря чему возможно было рассмотреть ворот аккуратной сорочки; отглаженные брюки и туфли из натуральной кожи. Когда-то бравое, лицо теперь покрылось морщинами, казалось крайне утомлённым, и сложно было не заметить страшных синяков под карими глазами. Короткой тёмно-русой шевелюрой, усами и бородой почти овладела седина. Седеть Андрей начал в двадцать девять, когда врачи сомневались, что новорождённый Матвей дотянет до следующего утра. Потом был срок не больше семи дней, а после месяц, год… Однако, как Денисов-старший многократно заявлял, за всю жизнь он лишь раз был счастлив по-настоящему – когда услышал первое слово своего бесценного малыша – «папа».

Теперь же, в сорок восемь, Андрею Георгиевичу смело давали пятьдесят семь, а иногда и все пятьдесят девять.

Гриша пропустил родительский наказ мимо ушей и, остановившись на безопасном расстоянии от отца, направил на него настойчивый взгляд детских глаз, в которых отражалась отвага.

– Тебе не велено сюда заходить! – Андрей Георгиевич повысил и без того суровый тон.

Сколько Гриша себя помнил, по приказу хозяина в этом доме ему запрещали не только есть за общим столом, но и вообще появляться на кухне. По выходным он питался в чулане под надзором Ольги Захаровны; ребёнка кормили дважды в сутки тарелкой каши на воде и никогда не давали добавки. По будням мальчик получал возможность завтракать и обедать в школе. Андрей Георгиевич ни за что бы не стал оплачивать ненавистному чаду школьное питание, но было одно обстоятельство, заставившее мужчину пойти на это. Федя Могилевский делился с Гришей едой, а юный Волков отдавал лучшему другу всю порцию и даже хотел уговорить Людмилу, чтобы она в следующем месяце заплатила за всех троих. Такого унижения князь Денисов терпеть не стал и с тех пор регулярно оплачивал школьное питание среднему отпрыску, но взамен по будням запретил под страхом увольнения давать тому даже крошку хлеба на территории особняка.