– А ты думала, знания бесплатны? Ха – ха – ха.

В последующие дни я размышляла, померещилась ли мне эта ужасающая картина.

На какой-то момент её уязвленное самолюбие и разыгравшееся лоно ушли на второй план. Однажды нам привезли большого ротвейлера, он был толст и почти не вставал.

– Натали, забирай его, – сказал человек в черной шляпе, – врачи не знают, сможет ли он когда – нибудь встать на лапы и ходить нормально. Они хотят усыпить его, а ему всего-то шесть лет. Бедный Коко!

Коко остался у нас, мы выходили его, вдвоем таская на улицу, чтобы он сделал свои дела и подышал свежим воздухом. Кормили свежей индейкой и морковью и всё время разговаривали.

– Коко, – говорила Натали, – ты хочешь забраться в мою постель? Я знаю, как ты мечтаешь поспать на пуховых подушечках под верблюжьим одеялом! Я знаю тебя, Коко. Сейчас же поправляйся, чтобы забраться в мою постель.

Она угрожала ему покупкой кошки, ампутацией лап и даже ледяной ванной. Три месяца спустя, когда воздух был прозрачным и холодным, Коко уже сам добирался до выхода во двор.

Я разделила с Натали почти всех своих любовников. Шахматиста, который тосковал по постели с мужчиной. Студента, который ел на завтрак яйца пашот, ругался матом и пил виски. Музыканта, похожего на девушку, и даже девственника, которого берегла для себя.

Не познакомила я её только с Елисеем. Ведь с ним была моя душа. Елисей был художником, старше меня на десять лет, мы познакомились, когда я училась в университете и снимала с однокурсницей маленькую квартирку, лучше сказать переделанную комнату в коммуналке в самом центре города, недалеко от Мучного переулка. Денег не хватало.

– Онелик, ты сегодня вечером свободна?

Я оторвала глаза от учебника.

– Выкладывай.

– Сможешь сегодня подменить меня на работе?

– На работе? Это на какой такой работе, случайно не той, где нужно позировать в непристойном виде?

Она рассмеялась. Леся училась в МУХе и подрабатывала натурщицей.

– Так точно, Онелик, в самом что ни на есть непристойном виде. Помнишь, я тебе рассказывала про художника? Который живет в квартире со странными лицами, курит трубку и кормит кошку вареньем? Елисей. Сегодня я должна позировать у него, но быть в двух местах одновременно не могу, а с Елисеем у нас лишь одно условие – я не должна пропустить ни одного воскресенья.

– А вдруг он заметит?

– Не заметит. Он щедро платит за работу.

Я надела зеленое короткое платье, серый берет, черное пальто с золотыми пуговицами, лаковые туфли, взяла зонтик-трость и поехала в сторону Адмиралтейства. Быстро нашла его дом, поднялась пешком на последний этаж и позвонила в дверь. В ответ кто-то мяукнул.

– Добрый вечер!

– Проходите.

Во всяком случае, он не подал никакого вида, что уличил замену.

В квартире сохранился старый паркет и пахло бархатным табаком. Под ногами закрутилась черная кошка с пушистым хвостом. На стенах висели портреты людей, преимущественно стариков и женщин. Он провел меня в мастерскую.

Елисей носил серебряные украшения, льняную рубашку, каждый месяц новые усы, а когда влюблялся – бороду, действительно играл на скрипке, а когда целовался, прятал руки в карманы, и раз в неделю рисовал обнаженных женщин.

Я разделась, закрылась руками, но опомнившись, гордо вытянула шею, представив себя лебедем, и как можно более раскованно спросила:

– Куда мне встать?

– Ложись сюда.

– Куда? Вот на этот диван?

– Да. Поворачивайся ко мне ногами, головой к окну. Голову закрой той тканью, а ноги раздвинь.

Губы мои невольно разомкнулись, а глаза расширились.

– Это шутка?

Он рассмеялся в ответ, но прежде губ засмеялись его глаза, и даже когда улыбка сошла, глаза продолжали смеяться. Бабушка говорила, что это «черти бегают» по лицу, от того глаза и смеются, и что таким мужчинам нельзя доверять.