«Кесарево? – подумала я. – Какое кесарево? Я десять часов терпела невыносимую боль и постоянную рвоту между схватками только ради того, чтобы увидеть, как круглая крохотная головка моего сына выходит из меня, и все это теперь закончится кесаревым?»

В тот момент я не могла мыслить трезво. Я больше не была педиатром, я даже не была врачом. Я смотрела на происходящее глазами матери, но никак не гинеколога. Потому что, хотя мой малыш еще не появился на свет, я уже была мамой.

– Ньевес, я буду рожать сама! – Я схватила ее за руку, пока она не успела выйти из моей палаты. – Ну же, давай! Я все сделаю сама! – И мгновенно последовала очередная схватка, лишившая меня дара речи.

Гинеколог исчезла за занавеской. Я ощущала, как мир вертелся и бегал вокруг меня. Самое забавное в этом было то, что я сама множество раз оказывалась в подобной ситуации, только на этот раз все, безусловно, было по-другому: главной героиней этого действа была я.

Все было готово. Гинеколог на своем месте, акушерка слева от меня, мой муж – справа.

– Все будет хорошо, все будет хорошо, – снова и снова повторял мне муж, нежно поглаживая меня по волосам дрожащей рукой.

Участливые взгляды моих коллег-педиатров успокаивали меня. Я ощущала их поддержку. Глазами, полными слез, я мысленно умоляла их быть наготове: я нуждалась, очень нуждалась в них в этот момент.

– Давай, Лусия, мы начинаем! Тужься! Еще! – закричала гинеколог. – Тужься сильнее, не останавливайся! Давай еще! – закричала она еще громче.

И я тужилась, сильнее и сильнее, практически теряя сознание… Но этого было недостаточно.

– Щипцы, дайте мне щипцы! – Твердый голос гинеколога снова зазвучал у меня в ушах.

Я продолжала выталкивать из себя тело моего сынишки, и, когда мне казалось, что у меня больше не осталось сил, я продолжала тужиться еще сильнее. В какой-то момент, после нескольких неудачных попыток, я подняла глаза и увидела, как Ньевес подняла лицо, все усыпанное бисеринками пота, и жестом подозвала акушерку.

«Только не кесарево, – мысленно умоляла я, едва сдерживая рыдания. – Пожалуйста, только не кесарево».

Следуя указаниям гинеколога, акушерка схватила табурет, поставила его рядом со мной и села на него.

– Я буду помогать тебе, Лусия, – сказала она мне. – Я буду помогать тебе тужиться, пока Ньевес будет доставать его. Будем рожать прямо сейчас!

И, прежде чем я успела хоть что-то пробормотать, она положила руку под мой затылок, прижала меня к себе, пристально посмотрела мне в глаза и крикнула:

– Сейчас! Толкай!

И я толкала, и кричала, и чувствовала, чувствовала так много и так сильно, чувствовала, что ухожу и снова возвращаюсь, чувствовала все и не чувствовала ничего. И, наконец, я вздохнула.

Акушерка отошла в сторону, я подняла голову: моего сына не было слышно. Волнение овладело мной. Я прекрасно понимала, почему он не плачет, и страх наводнил мое ноющее тело. Цепенящий страх.

– Передайте ребенка педиатру, срочно! – закричала Ньевес.

И в этот момент, я до сих пор не могу объяснить себе, почему я это сделала, я вдруг сказала:

– Нет. Ребенка передайте матери. Передайте ребенка мне!

Моя коллега кивнула с улыбкой, полной спасительного света. Теперь я знала точно: все должно было быть хорошо.

Они тут же положили моего сына на обнаженную грудь, мои вспотевшие ладони гладили его неподвижное окровавленное тело. Его кровь, моя кровь, его кожа на моей коже… и я плакала, плакала от волнения, повторяя снова и снова его имя.

– Карлос, Карлос, Карлос, мой родной… ты с мамой.

И в этот момент, в этот единственный неповторимый момент, это случилось: мой сын заплакал тем волшебным плачем, который вернул его к жизни.