Она быстро пересекла площадь, взметая облачка желтой пыли, и нырнула в подъезд охряного дома. Вестибюль первого этажа был отделан камнем и изразцами, величественная деревянная лестница с сильно вытертыми ступенями вела наверх. Лин подумала, что хозяйке – ворчливой старой женщине, которая жила на верхнем этаже, – следовало бы позаботиться о ступеньках.

Поднявшись на второй этаж, она обнаружила, что дверь квартиры уже открыта.

– Это вы, доктор? – Дверь распахнулась шире, и появилось морщинистое доброжелательное лицо Антона Петрова, любимого пациента Лин. – Заходите же. Я поставил чай.

– Я в этом не сомневалась. – Лин прошла за ним в комнату, положила сумку на низкий столик. – Иногда мне кажется, что вы питаетесь только можжевеловой водкой и чаем, дон Петров.

– А что в этом плохого?

Петров возился со сверкающим бронзовым самоваром, самым ценным предметом в его маленькой квартирке; это была единственная вещь, которую он привез с собой из Ниеншанца, когда сорок лет назад покинул родину и сделался торговцем на Золотых Дорогах. Однажды Антон сказал Лин, что возил с собой самовар повсюду, – ему была невыносима мысль о том, чтобы очутиться без чая в каком-нибудь негостеприимном месте.

В отличие от Джозита, Петров, видимо, не любил выставлять в доме сувениры, привезенные из путешествий. Его квартира была обставлена просто, почти по-монашески – здесь стояла мебель из простой березы, стены занимали полки с книгами (Лин, не зная ниенского языка, не могла прочесть большинства названий). Чашки и тарелки были из простой бронзы, очаг – тщательно выметен, и на кухне у Петрова всегда царила чистота.

Налив им обоим чая, Антон жестом указал на стол у окна. На подоконнике были расставлены горшки с цветами, и колибри негромко гудела среди красных цветов валерианы.

Усевшись напротив Петрова с чашкой в руке, Лин машинально взглянула на ковер, лежавший посередине комнаты. Это был прекрасный ковер, пушистый, дорогой на вид, с темно-зелеными и синими узорами в виде лиан и перьев. Однако Лин интересовал не сам ковер, а то, что скрывалось под ним.

– Хотите взглянуть на него?

Петров смотрел на нее с хитрой мальчишеской улыбкой. Он выглядел старше своих шестидесяти с небольшим лет. Это был иссохший морщинистый старик с трясущимися руками. У него была белая кожа, как у большинства северян, и Лин иногда замечала проступающие вены. Волосы его поседели, но усы и брови оставались густыми и черными, и Лин подозревала, что он их красит.

– Если желаете…

Лин почувствовала, как сердце забилось чаще. Она быстро поднесла чашку к губам и сделала глоток. Чай имел привкус дыма – Петров утверждал, что он впитал в себя запах костров Золотых Дорог. Кроме того, чай был слишком сладким, но Лин не возражала. Она знала, что старик очень одинок и чаепитие дает ему возможность продлить ее визит. Лин считала, что одиночество смертоносно, что оно убивает человека так же верно, как алкоголь или маковый сок. В Солте вряд ли нашлись бы одинокие люди, а вот в хаосе Кастеллана было слишком легко исчезнуть, раствориться без следа.

– Сначала я должна вас осмотреть, – сказала Лин.

Прежде чем сесть за стол, она поставила сумку рядом с собой на пол; наклонившись, вытащила слуховую трубку – длинный отполированный полый деревянный цилиндр – и приставила конец трубки к груди Петрова.

Старик терпеливо ждал, пока Лин прослушивала его сердце и легкие. Петров был одним из ее самых загадочных пациентов. О таких симптомах Лин не слышала от преподавателей, не читала в учебниках. Она часто слышала у него хрипы, свидетельствующие о воспалении легких, но потом хрипы исчезали, а кроме того, жара не было, и Лин ничего не понимала. На коже время от времени появлялась странная сыпь; например, сегодня Лин заметила красные точки на ногах и руках, как будто под кожей полопались мелкие кровеносные сосуды.