Ловцы звезд Муба Ракшина

Глава 1.

– Автобус дальше не идет, конечная, – раздался хриплый голос водителя из кабины и пассажиры, устало глядя перед собой, потянулись к выходу.

Что там дальше за конечной остановкой, куда не идут автобусы и трамваи? Осмелился ли там кто-то побывать? Неизведанные земли полные загадочных существ, таинственные леса и озера, поля, убаюкивающие путников ароматом прекрасных, не виданных ранее цветов? А если я побежать туда не останавливаясь, не оглядываясь, чтобы не запоминать дорогу и не возвращаться потом в тусклый промерзлый мир, пропахший бензином, к сумрачным низко нависшим над угрюмыми серыми многоэтажками тучам, которые, кажется, никогда не смогут прорезать теплые сияющие лучи. Солнце обычно греет какие-то другие города и страны, словно стыдливо отворачиваясь от здешних мест.

Рискнуть побежать навстречу ветру, который пока еще сомневается в тебе и пытается помешать, но, поняв, что твои намерения тверды, изменит свое мнение и начнет легонько подталкивать в спину: «Не сдавайся. Беги. Там ждет тебя другой, удивительный мир!». И птицы, сначала встревожено всполошившиеся на ветках, вдруг запоют на разные голоса неведомую песню далеких краев, песню, которая ни на что не похожа и никогда ранее не встречалась, но словно бы написана специально для тебя. И сбрасывая на бегу шапку и пальто, в которых стало невыносимо душно посреди зимнего леса, скидывая шарф и рюкзак неслышно ступить на мягкую траву и замереть на мгновение, не веря своим глазам. Потому что откуда здесь в феврале может быть такая яркая и сочная трава, какой она не бывает даже в разгар лета? Да, сначала глаза будет слепить от мягкого будто рассыпавшегося миллионом золотых искорок солнца, но, сделав полный вдох теплого воздуха с легким запахом хвои и цветов, окрасивших поле под ногами в сотни оттенков, можно побежать дальше без страха что земля может уйти из-под ног. И, почти не удивившись, увидев впереди бескрайнее синее море, сделать широкий шаг и, зажмурив глаза и взмахнув руками, прыгнуть и лететь свободно вниз, в мягкие, теплые волны.

– Открой глаза и смотри под ноги, – сказала мама и дернула меня за руку.

От неожиданности я споткнулась и упала коленкой в грязную бурую лужу, бывшую когда-то снегом.

– Ну вот, испортила колготки и испачкала пальто, в чем завтра пойдешь в школу?! Теперь стирать все», —недовольно протянула мама.

Я поняла, что она в плохом настроении сразу как только мы встретились на остановке. Видимо, опять на работе неприятности. Сейчас будет достаточно одной искры, чтобы напряжение, скрутившееся морщинками на лбу и вокруг маминых глаз вырвалось наружу, поэтому я ничего не ответила и до дома шла предусмотрительно глядя только перед собой. Злые, насмешливые многоэтажки с разъевшими фасад трещинами низко склонившись над дорогой пялились на меня белесыми рамами окон и презрительно свистели ветром, запутавшимся в лабиринтах серых улиц.

Дома, едва успев переодеться и закинуть портфель под стол, я вышла к ужину. В нашей маленькой кухне на прижатом к стене прямоугольном столе с трудом умещалось несколько тарелок. Ужинать вместе – странная традиция, потому что за столом мы не разговариваем. В фильмах я видела, что бывает и по-другому: за столом ведутся разговоры, смеются, спорят… Иногда я сомневаюсь, что родители, погруженные в свои мысли, замечают меня. Но на всякий случай я тоже ничего не говорю. И так мы сидим молча, только радиоприемник на стене немного попискивает и шуршит, изредка тревожа тишину обрывками слов и музыки. Доедая ужин я взглянула на маму. Брови нахмурены, взгляд смотрит сквозь тарелки и чашки. Там в голове у нее, как всегда. работа, проблемы, подсчеты. Я почти вижу, как она мысленно сводит расходы с доходами и что-то у нее не сходится, не получается. Я бы хотела сказать – ничего не покупай мне, не нужно. Но я молчу. Она все равно подсчитывает, как купить мне теплые ботинки (мои уже старые и просят каши) или школьную форму. Нет, школьный сарафан мне покупали полгода назад, значит, все-таки ботинки. И я безмолвно соглашаюсь. Хотя свою школьную одежду я искренне ненавижу за ее блеклый цвет с тщетной попыткой хоть немного оживить его узором в серую-зеленую клетку, и за рыхлую ткань, которая на ощупь как мох. Кто вообще придумал эту ужасную модель, словно форму шили люди ненавидящие яркие, чистые цвета. Так и представляю, как на полутемной фабрике люди, похожие на тени, придирчиво отбирают самые неприглядные, мрачные ткани, чтобы детям не никогда не захотелось бегать, шуметь и веселиться в такой одежде.

Вообще, у мамы хороший вкус и она раньше носила красивые вещи. Я знаю это по бережно хранимым в шкафу старым атласным платьям. Просто в тех магазинах, где мы покупаем одежду, нет ничего приличного, а шить на заказ не по карману. Нам вообще-то и магазины не по карману, и, если необходимо купить новую куртку или туфли, приходится идти на рынок. Это довольно унылое место в любое время года, а зимой вообще тоска. В прошлый раз мы долго бродили среди длинной вереницы столов с разложенной на них одеждой под хмурыми взглядами мерзнущих продавцов. Куртки и пальто не раскладывали, их вешали на какие-то конструкции вроде проволочных сеток друг над другом и чтобы примерить пальто нужно было зацепить его длинной палкой с крюком на конце. А потом так же крюком повесить обратно, если не купили. В таком случае недовольные холодом и своей работой продавцы делались еще более угрюмыми.

На одежде не было бирок и приходилось спрашивать цену каждой понравившейся вещи, что создавало много неловких моментов. Кожей я чувствовала скользкие оценивающие взгляды работников рынка, чтобы прикинуть какую сумму мы с мамой можем себе позволить потратить. Чаще всего мы не могли себе позволить покупку, даже если прилично поторговаться, но признать это и уйти было совсем уж как-то стыдно и приходилось рассматривать и мерить вещи, зная заранее что мы их не купим.

Долгие походы среди длинных темных рядов, завешанных одинаковой одеждой, быстро выматывали и хотелось побыстрее покинуть это место. Побродив около часа-двух, мы находили самый дешевый вариант подходящего размера (то есть немного на вырост, чтобы на год-два хватило) и ехали домой. С вещевого рынка доехать можно было только на длинном, всегда пыльном «Икарусе». Название модели было гордо написано внутри салона и абсолютно не подходило старому уставшему автобусу грязно-желтого цвета. Хотя, возможно, цвет когда-то был чистый и звонкий, но Икарус выделял так много выхлопных газов, что казался монстром, двигающимся в облаке черной пыли. Вдобавок, проезжая по слякотной дороге он всегда резко тормозил, подъезжая к остановке и обдавал не успевших отскочить людей фонтаном грязевых брызг. Может быть, он даже делал это нарочно в отместку забивающимся в него как сельди в бочку пассажирам. Понятно же, что мест больше нет! Но автобусы ходили так редко и ждать на холоде было невыносимо, к тому же каждый следующий маршрут приходил таким же полным. Поэтому, народ всегда плотно забивался внутрь, подталкивая и трамбуя стоящих впереди пассажиров, распирая Икарус изнутри. Так что можно понять бедный старый автобус, который всегда был сердитый и пытался заморить пассажиров таким спертым воздухом, что всю дорогу, помимо тесноты, приходилось бороться с тошнотой и головокружением.

Вот трамвай – другой дело! Чистый, звонкий, ярко-красный, весело дребезжащий, словно всегда в хорошем настроении. Видимо, это оттого, что трамвайная линия была короткая – всего десять-двенадцать остановок и в нем никогда не скапливалось много людей. Жаль, что на трамвае нельзя почти никуда не доехать. Даже в детский сад нам с мамой приходилось ехать в автобусе и, хотя это было давно, я хорошо запомнила бесконечно долгий путь по утрам и вечерам. Приходилось стоять среди незнакомых людей, ног, сумок, портфелей, крепко держась за мамину руку чтобы меня не оттеснили к выходу. Я встряхнула головой. Как обычно, мои мысли убегают, цепляются друг за друга и путаются, упорно пытаясь воображаемое втиснуть в рамки привычного мира.

– Опять ворон считаешь? – спросила мама, – мой посуду и ложись спать.

Папа, конечно, весь ужин скрывался за черно-белой газетой. Если бы меня попросили описать в нескольких словах моего отца – я бы не знала, что ответить. Ну, средний рост, возраст сорок лет, темные волосы. Это, практически, все, что я знала о нем. Добрый он или злой? Трудно сказать. Какие любит телепередачи, есть ли у него близкие друзья и чем занимается на работе? Я не знаю об отце практически ничего, как, впрочем, и он обо мне. Может быть, он вообще обо мне забывает?! В детстве он пару раз случайно оставлял меня в магазине или парке и незнакомые люди после долгих поисков приводили меня домой.

Мама – другое дело. Она твердая и справедливая. И добрая. Я знаю, окружающие так не считают, но я думаю, что в ней есть что-то необыкновенное. Может быть, оно спрятано в темно-синих глазах и пушистых черных ресницах, таких длинных, что под ними всегда лежит густая тень. Иногда в ее глазах зажигаются маленькие искорки, как серебряные звездочки на вечернем небе. И когда мама смеется у нее на лбу пропадают морщинки. Это, конечно, бывает довольно редко. У мамы серьезная работа в научной лаборатории. Я точно не понимаю, что она там делает, может быть, лекарства, которые излечивают от тяжелых болезней. Жаль, что за такую важную работу так мало платят, поэтому, хмурые морщинки обычно на своем всегдашнем месте. Кроме работы, у нее еще тысяча дел и я никогда не обижаюсь, что у нее не хватает времени помочь мне с уроками или прийти на мероприятие в класс. Все равно, никаких успехов у меня в школе нет. Учусь на четверки, могла бы и лучше говорят учителя, если бы больше старалась. Но как стараться, если школа – это такая невыносимая скука. И сплошной обман.