Логика Аристотеля. Том 5. Комментарии на «Аналитику» Аристотеля Иоанн Филопон

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Иоанн Филопон, 2025

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2025

ISBN 978-5-0067-1552-3 (т. 5)

ISBN 978-5-0064-6688-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Как в комментариях к Первой, так и ко Второй Аналитике Филопона условия другого сочинения, что, как можно удивиться, ускользнуло от Брандизия1), и их сохранность значительно отличается от предыдущей. Ибо, во-первых, он несколько короче; тогда как первая книга Второй Аналитики почти на треть больше второй, этот комментарий едва заполняет третью часть того. Далее, здесь нигде не упоминается Александр Афродисийский, чьи толкования так часто оспариваются Филопоном в первой книге, нигде не встречаются упоминания τοῦ θεοδόξου или τοῦ διδασκάλου, то есть Аммония, чей авторитет часто там приводится. Затем обнаруживается множество элементов, которые кажутся чуждыми стилю Филопона, каков он в первой книге2). Что же касается достоверности сохранности, имя Филопона опирается на авторитет одного новейшего кодекса – Венского phil. gr. 155, и Альдинского издания3), так что с тем же или даже большим правом можно приписать Филопону анонимный комментарий, если в двух более древних кодексах – Парижском 1917 и Лаврентианском LXXXV 1 – его имя предпослано4). И, видимо, не случайно сохранность первой книги столь отлична от второй. Ибо если первая сохранилась во множестве кодексов, то вторая встречается в немногих, и лишь в двух – Кошинианском 160 и Венском 155 – существуют полные комментарии. В таких кодексах позже

Имя Филопона перешло от первой ко второй книге через переписчиков, что тем более вероятно, поскольку в двух упомянутых кодексах – Парижском 1917 и Лаврентианском LXXXV 1, содержащих комментарий Филопона к первой книге вместе с анонимным, – мы видим то же самое.

Теперь обратимся к самим кодексам, через которые оба тома комментариев дошли до нас5). Ни один из них не старше XIII—XIV веков. Кодексы первой книги, числом четырнадцать, можно разделить на два класса, расхождения между которыми столь велики, что их нельзя отнести ни к обычным ошибкам переписчиков, ни к волеизъявлению интерполяторов. Ко второму классу следует причислить два новейших кодекса – Хауниенсис gr. 209 и Венский phil. gr. 155, с которыми Альдинское издание6) совпадает дословно, так что очевидно, что оно произошло если не из этого, то из очень близкого или родственного кодекса. Фрагменты Сененсиса (XIV век) занимают промежуточное положение между этими классами, следуя обычно тому классу, где расхождения между ними наиболее значительны. К другому классу я отношу все остальные кодексы, которые, хотя и различаются между собой во многом, в основных расхождениях обычно согласны против первого класса. Все эти разночтения почти целиком приведены в дополнении к Альдинскому изданию, как сказано в предисловии, в «различных экземплярах», как указано в заглавии дополнения, ἐν ἑτέρῳ ἀντιγράφῳ7).

Из древнейших кодексов этого класса два XIV века – Лаврентианский LXXXV 1 (R) и Марцианский 225 (U), – равные по достоверности, были выбраны в качестве основы для настоящего издания. Ибо Парижский 1917 (B), не уступающий им по древности, настолько схож с Лаврентианским, что отмечать их различия едва ли стоит. Из более древних Кошинианский 160 настолько поврежден влагой, что бо́льшая часть текста нечитаема, а Эскориальский Φ-III-10 содержит лишь выдержки, которые, как видно из дальнейшего, не заслуживают доверия.

Из более поздних кодексов XV века использован Ватиканский 247 (V), который обрывается гораздо раньше (стр. 53,13), чем комментарий Филопона к Первой Аналитике. Все разночтения этих кодексов и Альдинского дополнения (a) приведены внизу, так что отсутствие пометок означает их согласие с основным текстом. Из остальных кодексов этого класса я добавил отдельные заметки из своих записей. Впрочем, в целом уверен, что приведенные данные исчерпывают сведения этого класса.

Образцом второго класса служит Альдинское издание (a, a’), все разночтения которого, за исключением явных опечаток8), я привел. Иногда, чтобы подкрепить его авторитет, который на деле чаще всего отсутствует, против первого класса я привлекал согласие Сененских фрагментов (S). Наконец, привел все разночтения более крупного фрагмента (стр. 66,19—124,10).

Известны семь кодексов второй книги9), древнейшие из которых (XIII—XIV вв.) – Парижский 1972 (F) и Кошинианский 157 (E), а также Кошинианский 160 и (XIV в.) 167 (C). Кошинианский 160 вновь не мог быть использован, так как и в этой книге большая часть листов повреждена влагой. Остальными тремя кодексами, все расхождения которых с нашим текстом отмечены, я пользовался так, чтобы, насколько позволяли смысл и стиль, предпочитать данные FE, но не колебался следовать авторитету C, будь то в толковании, стиле или (что реже) в случаях их взаимных расхождений. Из поздних кодексов (XV в.) – Ватиканского 1018 (Z) и Московского 313 – счел достаточным привести образцы. Гораздо ниже их по древности, достоверности и ценности – Венский 155 (XVI в.), с которым Альдинское изведение (a) совпадает дословно. Его полные разночтения, как и в первой книге, приведены внизу.

Анонимного комментария, насколько известно, существует пять кодексов10). Древнейшие и наилучшие, если можно так назвать те, что и сами, особенно в конце строк, искажены всевозможными ошибками, – Парижский 1917 и Лаврентианский LXXXV 1, связанные близким родством. Марцианский 225, равный им по древности и достоверности в первой книге комментария Филопона, здесь сильно уступает, приближаясь к новейшему кодексу (XIV в.) Оксфордского Нового колледжа 236 и Альдинскому изданию, с которыми обнаруживает полное согласие. Лаврентианский LXXI 15 (XIV в.), не выходящий за обычные рамки разночтений, чаще согласуется с кодексами BR. Но нередко отклоняется настолько, что сопоставление невозможно. Порой трудно решить, что принадлежит переписчику, а что – толкователю или составителю; ибо есть места, которые отличаются от прочих, словно извлечены из иной редакции того же комментария.

Разночтения этого кодекса (L) я отмечал так, чтобы фиксировать лишь те, что можно как-то сопоставить, опуская прочее, дабы из молчания не делать выводов о согласии11). Разночтения двух главных кодексов – Парижского 1917 (B) и Лаврентианского LXXXV 1 (R) – приведены полностью; но из-за их сильного сходства букву B добавлял лишь при их расхождениях, что случается редко. Кроме того, полностью отмечены разночтения Марцианского (U) и Альдинского издания (a)).

К конъектурам в этом комментарии мне приходилось прибегать чаще, чем хотелось бы, из-за испорченности кодексов. Множество ошибок переписчиков легко устранимы, но сожалею, что остаются места, чье исправление кажется безнадежным.

В кодексах BRL анонимному комментарию предшествуют два предисловия12), из которых одно (Схол. стр. 240 39 и далее) в Ватиканском 1018, л. 448v приписано Леонтию Магентскому, в Риккардианском gr. 10, л. 295v озаглавлено как «Введение ко второй книге Аналитики доказательств, или Второй Аналитики». Другое (Схол. стр. 24013 24—48), носящее следы более позднего происхождения, Брандизий14) отнимает у Анонима. С этим мнением соглашаюсь тем охотнее, что этому предисловию сопутствует толкование начала II книги, и едва ли вероятно, чтобы одно и то же дважды трактовалось тем же автором. Потому предпочел поместить это предисловие отдельно от самого комментария ниже, на стр. XXVII—XXX.

Написано в Берлине

В октябре 1909 г. М. ВАЛЛИЕС.

Иоанн Филопон, известный также как Иоанн Грамматик, был одной из ключевых фигур интеллектуальной жизни VI века, чьи идеи оказали влияние на развитие философии, науки и теологии как на христианском Востоке, так и впоследствии в исламском мире и средневековой Европе. Родившийся около 490 года в Александрии, центре эллинистической учености, Филопон получил прозвище, означающее «трудолюбивый» (от греческого philoponos), что отражало его репутацию усердного исследователя. Его творчество охватывало широкий спектр тем – от комментариев к Аристотелю до теологических трактатов, – но именно критика устоявшихся античных концепций принесла ему славу новатора. Филопон бросил вызов авторитету Аристотеля, чьи идеи доминировали в философской мысли поздней античности. В труде «Против Аристотеля о вечности мира» он оспорил аристотелевское представление о вечности Вселенной, аргументируя это с позиций христианского креационизма. Его критика распространялась и на физику: в работе «О сотворении мира» он отвергал теорию пятого элемента (эфира), предложенную Аристотелем для объяснения движения небесных тел, и вместо этого выдвинул концепцию «импетуса» – внутренней силы, сообщаемой объекту при движении. Эта идея, позже развитая исламскими учеными вроде Ибн Сины, стала предвестницей принципа инерции в классической физике. Не менее значимыми были его теологические взгляды. Филопон пытался синтезировать неоплатонизм с христианским учением, что привело его к полемике с современниками-неоплатониками, такими как Прокл. Однако его интерпретация Троицы, в которой он подчеркивал единство Божественной сущности, вызвала обвинения в монофизитстве – учении, отвергнутом Халкидонским собором. Несмотря на осуждение со стороны церковных властей, его аргументы повлияли на монофизитские круги и продолжали обсуждаться в богословских спорах последующих веков. Интеллектуальное наследие Филопона долгое время оставалось противоречивым. Византийские авторы, такие как патриарх Фотий, критиковали его за «еретические» взгляды, а его научные идеи были частично забыты в христианском мире. Однако арабские переводы его трудов, особенно комментариев к Аристотелю, стали мостом между античной наукой и средневековой исламской философией. В Европе его теория импетуса нашла отклик у мыслителей XIV века, таких как Жан Буридан, а позже – у Галилея, который, как полагают, косвенно опирался на его идеи в своих исследованиях движения. Современные исследователи, анализируя рукописи и контекст эпохи, пересматривают роль Филопона как «маргинала» в истории науки. Его смелость в переосмыслении авторитетов, попытки соединить веру с рациональным анализом и новаторские физические теории позволяют видеть в нем фигуру, предвосхитившую методологический поворот к эксперименту и критическому мышлению, характерный для более поздних эпох.