«Нравственных идей теперь совсем нет; вдруг ни одной не оказалось, и, главное, с таким видом, что как будто их никогда и не было».

Она переместила взгляд дальше и прочла уже вслух:

– «С другой стороны, желающие добра толкуют о том, что будет через тысячу лет. Скрепляющая идея совсем пропала. Все точно на постоялом дворе и завтра собираются вон из России; все живут только бы с них достало…» Умница! – закричала она. – Спасибо! Большое спасибо! Как просто! Как это просто про постоялый двор!

Она закрыла томик и прижалась к нему лбом.

– Я тебя обязательно прочту. Обязательно! Постоялый двор: и Питер, и вся Россия, и жизнь. Спасибо!

Температура больше не поднималась, и на следующий день Федя с удовольствием отправилась в школу.

Ей очень хотелось видеть Кирилла, поделиться с ним новой идеей. Точнее, еще не идеей даже, а мыслью, что идея нужна непременно и немедленно. Но друг на переменах словно избегал встреч. Он подошел к Феде после уроков, когда она в рекреации второго этажа изучала расписание занятий на завтра. Там были изменения: вместо двух французских стояли две латыни, к ужасу и неудовольствию гимназистов.

– Ты чего два дня отсутствовала? Болела? – начал он разговор словно бы непринужденно, но в его голосе чувствовалось напряжение.

– Ерунда. ОРВИ. Все быстро прошло. Слушай…

– Подожди, – перебил он, – я это… Я все наврал про отца. Не верь этому. Никто с собой не кончал. Забудь.

Федя не поняла его, не знала, чему верить: тому отчаянному звонку или теперешнему страху.

– Я никому не скажу, – прошептала она.

– Не было ничего, – повторил Кирилл, подняв вверх указательный палец.

Этот жест друга, знакомый уже девять лет, всегда смешил ее: Кирилл казался чересчур важным и солидным, хотя был испуганным или взволнованным. А сейчас это рассердило ее.

– Что? Испугался, что правду сказал? Если хочешь вычеркнуть его из своей жизни, вычеркивай! А как же: сын за отца? Да, и никого не подпускай к себе, кроме своих комплексов, дурак!

Кирилл словно окаменел от ее жесткого тона, и она пожалела о своих словах:

– Прости. Мы же друзья. Я думала, мы доверяем друг другу. Полностью. А ты… Зачем? Я бы даже не напомнила тебе никогда, раз ты просил не говорить об этом.

– Просто… Просто на самом деле мне нужно говорить об этом! – выпалил Кирилл, и в его глазах появились слезы. – А нельзя. Это великая семейная тайна.

Федя не знала, что ответить, и молча уставилась на друга. В этот момент она ни о чем не думала, просто превратилась в статую. Вроде аллегории ожидания, которую можно было выставить в Летнем саду. Кирилл ей так и сказал, и их разобрал смех. Такой, какой появляется неизвестно откуда, когда на душе скребут кошки, а тебе и больно, и щекотно, и ты ничего не можешь поделать и хохочешь до слёз, до удушья.

– То, что его вылечили, это правда, – вдруг резко сказал Кирилл.

Но Федя все еще продолжала глупо хихикать, кривя губы и сильно вытирая глаза кулаком, словно это могло помочь успокоиться. Кирилл понимал и не обращал внимания на ее попытки унять истерику – скоро закончится. Он продолжил:

– Когда вернулись в Питер, отец даже дело свое начал. Компы из-за бугра возить. Но какой он бизнесмен?! Он вообще обманывать не умел. «Ничего личного – бизнес» – это не про него. Как – ничего личного? Он привык в своем институте, что все друзья-товарищи и работают задарма. А то, что дружба кончается там, где начинаются деньги, так и не понял. Или не принял. Короче, подставил его приятель на кругленькую сумму. Даже квартиры не хватило бы расплатиться. Папаша взял и исчез. Сволочь! Он ночью матери сказал, что не хочет жить, что не может так больше и что ему нужно хотя бы прогуляться. Просто прогуляться. И всё! И ушел из дома. Из окна нашей той квартиры был виден Литейный мост. Все, что я помню, – последнее, что я помню, – темная фигура отца на этом мосту… Меня отвлекла мама. Она хотела, чтобы я немедленно лег в постель. А когда я снова взглянул в окно, отца на мосту уже не было. И знаешь, мне показалось на мгновение, что мостов этих два: один над другим, словно в глазах двоилось от слёз. С тех пор мы отца не видели.