– С мечом неплохо. Даже хорошо… Рука левая бесполезная. Куража с избытком. Тактика… Будет толк, – заключил старик и ушел на кухню.

…

Еще семь лет, до самой своей смерти, старый мариец каждодневно наставлял Яну. Сначала он намеревался пробыть в Син-Ти месяц, затем – полгода, а потом остался совсем. Усердие и успехи молодой марийки увлекли старика, наполнили загрубевшую душу старого мастера давно забытыми эмоциями и стремлениями.

– Главный враг – беспокойство, – важно бухтел неседеющий мариец своей ученице. – Страх… Кураж… Ярость… Нетерпение… Все одно. Плохо! С опытом приходит. Не все доживают…

– Вира, и что мне делать? – недоумевала Яна. – Мне не страшно, не зло, а с радостью битвы… разве могу я что-то с ней сделать?

– Есть… Один способ есть.

Успехи в обуздании девичьего азарта пришли не сразу. Два полных года понадобились ветерану, чтобы научить Яну любить поединок «нежно», «без суеты».

Прочие, не касающиеся эмоций уроки и наставления Виры были выучены много скорее. Все его советы девушка впитывала, словно губка. Даже кулачный щит, с которым ранее она никогда не имела дела, неожиданно быстро и органично вписался в ее неформатную технику боя.

Мариец чувствовал, что потенциал девушки безграничен – ее талант, бесстрашие и маниакальное усердие с лихвой компенсировали недостаток мышечной силы. Но он также чувствовал, что дни его на исходе: сильные боли в животе никак не оставляли его. Потому он торопился, проводя с княжеской дочкой дни напролет.

Усердие Виры естественным образом вызвало в князе ревность. Он не мог прогнать марийца – уж слишком очевидным было его влияние на успехи дочери. И также не мог позволить ему единолично занять весь ее день. Посему князь часто наблюдал за их занятиями со стороны, слушал, о чем они говорят, иногда вставлял свое словечко, чаще выходящее не очень уместным.

Мариец косился, Яна улыбалась, князь успокаивался. Она любила его по-прежнему.

…

Примерно за половину года до сражения с марийцами Вира не смог встать с постели, призвав Яну к себе. Встревоженная девушка незамедлительно явилась.

Сильнейшие боли мучили старого мастера, самолюбие которого не позволяло ему стонать или жаловаться.

– Кончаюсь… – как всегда кратко, описал он ситуацию.

Девушка села перед ним на колени. Хотелось плакать, но зная, что проявление эмоций лишь расстроит ее учителя, она держалась. Она внимательно посмотрела в его глаза и, как учил ее Вира, по-марийски очень медленно моргнула ему в знак признательности за все, что он для нее сделал.

Старый мастер криво улыбнулся.

– Рано. Не все еще… Теперь слушай…

Вспоминая науку Виры, она заставила себя успокоиться и вся превратилась в слух.

– Привычки, обычаи… Характер. Все можно использовать против врага… – Вира облизал губы, подавляя очередной приступ боли. – Корсанцы. Неплохи на мечах, ужасны со всем прочим… Вспыльчивы и плохо организованны… Почитают отцов. Всегда держат слово… Почти… Что значит?

– Например, если в бою назвать его отца бычиной2, враг может впасть в ярость и утерять контроль… – с готовностью отозвалась Яна. – Или что пятеро корсанцев не сложнее, чем два или три.

Старик одобрительно кивнул.

– Ванды… Преклоняются перед Вандой, богиней справедливости…

Мариец продержался еще день, после чего наконец позволил смерти забрать свою жизнь. Последнее, что он сказал своей ученице в бреду горячки, было:

– Все смертны. Боги тоже… Срази их…

В тот год Яне исполнилось тринадцать. Несмотря на ее выдающиеся успехи в обучении, одна мысль сильно беспокоила князя. Мысль та заключалась в известной истине, что настоящий бой разительно отличается от учебного. В свои сорок семь Гит прекрасно помнил, как дрожали его колени перед первым сражением, помнил ту пустоту и тот страх, что заполняли тогда его разум. И после он много раз видел юношей, умелых и способных, умирающих в первом же реальном бою.